Сделал Ремарка: как писатель Всеволод Гаршин заставил мир иначе посмотреть на войну

Широкой публике Всеволод Гаршин известен разве что прелестной сказкой «Лягушка-путешественница», которую, быть может, и сейчас ещё читают детям. В моём прошлом она, кажется, даже входила в школьную программу.

Редкие люди постарше ценят Гаршина за пронзительный антивоенный рассказ «Четыре дня», возможно, первый такой в мировой литературе. До Гаршина война не воспринималась ещё абсолютным злом.

Решусь на осторожную версию того, от чего уберегла судьба. Кажется, люди, попавшие в ситуации запредельные, непереносимые, каждодневно мучительные и безысходные, делятся на две категории. Прежде всего имею в виду окопное бытование, блокадно-лагерное не в счёт, там всё категорически однозначно.

Для одних ужас, в котором они пребывают, является фоном для каких-то иных событий. Жутким, чудовищным, но фоном. Для других же этот самый ужас становится единственным содержанием пережитого, а всё остальное превращается в малозначимые, а то и вовсе незначимые частности, недостойные упоминания, разве что для подчёркивания этого самого ужаса.

Распределение осуществляется по природно-физиологическому принципу и от воли человека зависит мало. Просто такова суть его натуры, бороться с которой бессмысленно. Первые выходят из передряги бравыми розовощёкими вояками, кумирами веймарской детворы вроде Эрнста Юнгера, другие – пожизненно травмированными мизантропами, моральными калеками, потенциальными висельниками вроде Эриха Ремарка.

Невротики, кстати, и составляют так называемое потерянное поколение – термин Гертруды Стайн, если верить Хемингуэю. Понятие отсчитывают от Первой мировой войны, хотя сам предмет возник много раньше – в ходе Турецкой кампании 1877–1878 годов, воспринятой одним из её унтер-офицеров, впоследствии прапорщиком Всеволодом Гаршиным нетипичным для века образом.

О его «Четырёх днях» мало кто помнит даже в нашем Отечестве, а ведь именно он стал изобретателем жанра, своеобразным Ремарком до Ремарка.

Кончил страдалец скверно, и кто знает, не послужили ли военные злоключения для вечно взведённого курка его психики своеобразным спусковым крючком.

Неожиданная параллель Всеволод Гаршин – Амброз Бирс. Оба творили и воевали практически в одно время, Гаршин прошёл Турецкую кампанию, Бирс – Гражданскую.

Оба родоначальники жанра фронтовой депрессии, оба первыми написали об ужасах войны, чрезвычайно болезненно их воспринимая, для обоих война стала абсолютным злом, без малейшего проблеска, без намёка на какую-либо браваду, присущую веку обитания литераторов.

Оба стали по факту первыми представителями «потерянного поколения», причём на противоположных берегах океана. Без сомнения, Ремарк вышел из шинели Гаршина, пусть и не читал последнего. Впрочем, может, и читал.

Оба, Гаршин и Бирс, пошли на войну добровольцами. Обоим она стукнула по башке: Гаршину в виде обострившейся после войны шизофрении, Бирсу – тяжёлым ранением в голову.

Оба умерли ненормальной, не своей какой-то смертью, если считать таковой бросок тридцати трёх летнего Гаршина в лестничный пролёт и летальное исчезновение Бирса. Гаршин, однако, был менее экспрессивен и более депрессивен. Но это уже частности.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.