Дошёл до самой сути: за что мы любим Бориса Пастернака 

Борис Пастернак появился на свет 10 февраля 1890 года. Этот же месяц упоминается в его самой известной строчке: «Февраль. Достать чернил и плакать!» Благодаря ей 1 февраля стало у нас днём Пастернака, как 3 сентября – днём Шуфутинского. Можно сказать, эпоха социальных сетей сделала Пастернака частью массовой культуры.

Что ещё широкая публика помнит из Пастернака? «Быть знаменитым некрасиво». «Любить иных – тяжёлый крест». «Я один, всё тонет в фарисействе». Не забудем и песню из фильма «Ирония судьбы»: «Никого не будет в доме...»

Слова из «Доктора Живаго» знают даже те, кто не читал этот сентиментальный роман со скандальной историей (не думаю, что с течением времени читавших становится больше). Это, пожалуй, тоже кусочек массовой культуры в наследии Пастернака. На углу Тверской и Моховой, в здании гостиницы «Националь», есть гранд-кафе «Dr. Живаго». Там можно гламурно поесть, думая (а может, и не думая) о судьбе нобелевского лауреата. Это ли не бессмертие?

Родился поэт примерно в тех же местах, на углу 1-й Тверской-Ямской и Оружейного переулка, в доме купца Веденеева, где его родители снимали квартиру. Напротив дома, на площади – большой памятник поэту. Правда, не Пастернаку, а Маяковскому, который родился не здесь, а в Грузии. Пастернак, впрочем, любил Грузию и переводил грузинских поэтов. «Цвет небесный, синий цвет» Николоза Бараташвили – это перевод Пастернака.

С рождением Борису один раз повезло и дважды не повезло. Повезло, что он был мальчиком из интеллигентной, хотя поначалу и небогатой семьи. Не повезло с фамилией. Как-то неловко поэту быть омонимом корнеплода (хотя изначально эта фамилия писалась через «о»: Постернак).

Не повезло и в том, что прежде самого поэта под этой фамилией успел прославиться его отец – художник Леонид Пастернак – первый русский импрессионист и друг Льва Толстого. Выйти из тени такого отца было непростой задачей. Борис справился, но до конца жизни считал его более значительной фигурой, чем он сам.

Когда-то у интеллигентных людей было принято любить Пастернака. Он, мол, полузапрещённый, антисоветский, его власть преследовала. Теперь он, наоборот, у высоколобых не в фаворе: слишком советский. Восторженно писал про Ленина («Он был как выпад на рапире»), влюблёнными глазами смотрел на Сталина («Поступок ростом с шар земной»), в разговоре с самим Сталиным струсил заступиться за Мандельштама, сочинил две революционные поэмы и, наверное, целых пять лет числился главным поэтом советской эпохи, пока в 1935 году вождь не прославил Маяковского. А история с Нобелем... ну что ж, в последний момент запрыгнул в диссидентский пантеон.

На самом деле, Пастернак, при своей противоречивости и неоднозначности, через всю жизнь тянет единую интеллигентскую линию, которую он усвоил ещё в своей семье, тёплой, дружной и жизнелюбивой.

В эту линию укладываются и увлечение революцией, и разочарование в революции, и попытки оправдать то, в чём разочаровался, и спокойное мужественное служение народу и слову, и неофитское православие, и конформистское погружение в частную жизнь с её бытом, радостями и любовными увлечениями, готовность на фоне революции, войны, прочих бедствий взахлёб говорить «о беззаконьях, о грехах, бегах, погонях, нечаянностях впопыхах, локтях, ладонях».

Более того, эта линия тянется от персонажей «Спекторского», совсем по-нашему праздновавших Новый год перед революцией («Смеялись, торт чёрт знает чем испортив, и фыркали, салат пересолив»), за рамки жизни самого Пастернака, к новогодним столам советских интеллигентов с салатом оливье и заливной рыбой, к той самой «Иронии судьбы», в которой звучали его строки.

Пастернак нынче не в моде, но я человек старомодный. Я люблю Пастернака. Люблю за человечность и стихийность. Люблю не только за достоинства, но и за недостатки. За сбивчивость, доходящую до какофонии («Мелькнул каток шестом флагштока»). За мещанское любование «халатом с шёлковою кистью». За канцелярит, который он щедро вводит в стихотворения. За переводы, далёкие от оригинала. И за строки, поразившие меня ещё в детстве:

Прощай, размах крыла расправленный,

Полёта вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.