Голосую за хартию: почему так трудно вписать в Конституцию идеологию

Следственный комитет – контора серьёзная, шутить не любит. К тому же это одно из ведомств, на практике защищающих наш конституционный строй. И, вероятно, у его сотрудников есть смутное ощущение, что в этой работе им что-то мешает.

Конституция, тридцатилетний юбилей которой мы скоро будем отмечать, не просто не предусматривает официальной идеологии, но и прямо её отрицает: «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».

Однако вспомним время, когда это категоричное положение было принято. Шёл насильственный слом всей жизни страны, и власть оказалась в руках оголтелых, воинствующих либералов гайдаро-чубайсовского образца.

Интернета тогда не было, и телевидение безраздельно господствовало в информационном поле. С утра до ночи оно бомбардировало умы мантрами о преимуществах свободного рынка и безальтернативности либеральных реформ. В то же самое время вышло печально известное «письмо 42-х», в котором маститые писатели призывали раздавить «красно-коричневую гадину», то есть любую оппозицию.

То есть конституционное положение о недопустимости государственной идеологии прикрывало тотальную идеологическую монополию. Фактически со страниц основного закона вор кричал нам: «Держи вора!»

К счастью, государство уже двадцать с лишним лет не пытается ломать народ о колено, поэтому демонстративный самозапрет идеологии кажется анахронизмом. И противоречит элементам здравого смысла, которые уже отражены в Конституции, имея идеологическое значение.

Например, постулат о многонациональном народе России – это идеологический ограничитель, который не даёт нам, подобно Украине или Прибалтике, свалиться в этнократию. Или положение о браке как союзе мужчины и женщины, которое говорит о нашем идеологическом выборе в пользу традиционных ценностей в мировой борьбе идей.

В общем, по факту основные идеологические ценности, с которыми согласно подавляющее большинство населения, уже содержатся в основном законе, нужно просто не стесняться их защищать. Государственная идеология в стране есть, и конституционный запрет на неё надо убирать хотя бы для того, чтобы на него перестали ссылаться либеральные саботажники из числа чиновничества и культурной элиты.

Другой вопрос, нужно ли излагать принципы этой идеологии в особом разделе Конституции? Здесь мы столкнулись бы с трудной задачей: как отделить идеологические параметры, которые нас объединяют, от тех, которые нас разделяют? Те и другие на самом деле находятся в диалектическом единстве: если без вторых невозможна политическая конкуренция, то без первых страна просто рассыплется при переходе власти от одного идейного лагеря к другому.

Должно быть что-то, с чем согласны все, кто допущен в политическое поле. И вроде бы это все должны понимать, но любая общественная дискуссия вокруг государственной идеологии тут же выносит на первый план именно различия, причём непримиримые. И вновь красные начинают рубиться с белыми, православные – с атеистами.

Нужно ли это нам именно сейчас? То, что объединяет, как мне кажется, необходимо в первую очередь искать не в прошлом, а в будущем. Какой-то манифест об общем видении будущего у нас должен быть. Но место ли ему в Конституции?

Нельзя же основной закон государства превращать в хрестоматию всего хорошего. Если так, давайте включим в него собрание сочинений Пушкина, недаром же Михаил Пришвин в своё время писал: «Моя родина – «Капитанская дочка».

В СССР, например, за видение будущего отвечала Программа КПСС. Да, там было много мечтаний, которые так и не стали реальностью. Но без мечты ведь тоже нельзя.

Так что я подумал бы не о новом перекраивании Конституции, а о некой «хартии будущего», под которой смогли бы подписаться все разумные люди в стране.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.