Всему глава: почему «Евгений Онегин» навсегда изменил русскую литературу

Я давно пришёл к мысли, что события в литературе могут быть не менее сенсационными, чем громкие убийства или военные перевороты.

Например, весной 1906 года мальчишки – разносчики газет могли бы кричать о том, что поэт Блок написал стихотворение «Незнакомка», как три дня спустя они кричали о первом заседании Государственной думы. События-то равновеликие.

Тут есть один нюанс: литературные события осознаются как сенсации гораздо позже, когда газеты того времени уже успевают пожелтеть, а то и вовсе затеряться в архивах. Одна из таких тихих сенсаций произошла ровно 200 лет назад: 27 февраля 1825 года тиражом 2400 экземпляров была издана первая глава «Евгения Онегина».

Говорить об этом пушкинском романе в стихах и просто, и тяжело. С одной стороны, тема необъятная, а с другой, вроде бы всё сказано. Это, пожалуй, самое хрестоматийное произведение в нашей литературе. Если из школьной программы будут выкидывать одну книжку за другой, «Евгений Онегин» останется последним.

Все мы писали сочинения про «образ Татьяны», заучили выражение Белинского «энциклопедия русской жизни», многие даже читали сам роман, но мало кто прочёл его до конца, тем более что его конец теряется, как река в пустыне, где-то в обрывках десятой главы.

«И жить торопится, и чувствовать спешит» – эта строчка Вяземского, которую Пушкин взял эпиграфом к первой главе, в то же время хорошо подходит и к школьной программе, заставляющей учителей вбивать взрослый роман в детские головы в том возрасте, в котором он в них просто не помещается.

Из тех, кто на крейсерской скорости пронёсся мимо романа в отрочестве, многие ли перечитывают его в зрелости?

Мне случается. Однажды во время бессонницы открыл «Евгения Онегина» в телефоне, прочёл главу и чуть не расплакался – так жаль мне было этой погибшей жизни с её ослепительной красотой.

Пушкинский гений здесь не столько в энциклопедичности описания, сколько в том, что эти вещи и отношения, которые давно сданы в музей, эти Онегин, Ленский, Татьяна – типы, которых не найдёшь среди современников, – по-прежнему нас трогают. Их оживляет и приближает к нам язык Пушкина.

Впрочем, и самого Пушкина нельзя представить без «Евгения Онегина». Роман находится в сердцевине его судьбы. Поэт начал писать его одним человеком – вольнодумцем, богоборцем, приятелем заговорщиков, – а последнюю точку поставил через восемь с половиной лет, уже будучи семейным человеком, консерватором и автором имперского стихотворения «Клеветникам России».

В среде этих самых клеветников, которые клевещут и по сей день, почему-то принято считать Пушкина подражателем Байрона. На самом деле в «Евгении Онегине» поэт разделывается с байронизмом, да и с современным романтизмом в целом.

«Уж не пародия ли он?» – спрашивает Татьяна об Онегине в седьмой главе. И пожалуй, оказывается права не только насчёт главного героя, но и насчёт романа в целом. Жанровый оттенок пародии в нём присутствует.

Можно сказать, «Евгений Онегин» занимает ту же позицию по отношению к романтизму, что и «Дон Кихот» Сервантеса по отношению к рыцарскому роману. Может быть, чтобы не пугать учительниц, можно сказать иначе: пусть не пародия, но деконструкция.

Однако во имя чего Пушкин деконструирует романтизм, которому остался до конца верен его старший товарищ Жуковский?

Обычно говорится, что в «Евгении Онегине» Пушкин от романтизма перешёл к «более прогрессивному» реализму, однако и реализм был не более чем явлением своего времени, и романтизм ещё не раз возвращался, например в виде фэнтези. Мне кажется, что Пушкин замахнулся на нечто большее – и добился успеха.

Дело в том, что литература появилась в России в XVIII веке как область деятельности, заимствованная у Европы и зависимая от неё, без какой-либо связи с предшествующей отечественной традицией. Как и живопись. Как и музыка. Как и театр.

Так вот, именно Пушкин и именно в «Евгении Онегине» убедительно разорвал эту зависимость, и с тех пор русское литературное слово стало для нашего народа по-настоящему родным. Вот почему сегодняшнюю дату имеет смысл отметить. Например, между делами и заботами суетливого дня открыть «Евгения Онегина» и перечитать хотя бы несколько строф.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.