Мат-капитал: как нам бережно использовать обсценную лексику

Вращаясь в кругах современных литераторов, можно даже заслушаться, как велеречиво порой они отстаивают обсценную лексику. Превозносят её значение в образности и яркости языка. В достижении точности выражения эмоций и смыслов.

В общем, матерщина для них нечто, без чего они не представляют своего творчества. А мы? Читатели? Слушатели авторов-исполнителей? Чем мы обогащаем наш культурный багаж? Смазывает ли нецензурная брань колёсики чемодана знаний или делают ношу неподъёмной?

Не стоит быть ханжой, эти словечки знают все. А значит, мат действительно является неотъемлемой частью языка. Вовсе не обязательно использовать их в речи, чтобы понимать их роль и предназначение. Они могут усиливать эффект сказанного. Могут засорять. Могут многое. Великий и могучий же.

Матерная брань – самый скверный и самый быстрый путь к ссоре. «Сильное слово» – самый простой способ выделиться, утвердиться – вызов. И пока это так, мат остаётся в рамках своего законного положения в языке и речи. Как фигура умолчания: знаю, но не произношу.

Пока место матерных выражений на полях общения, в маргиналиях – общество в норме. Но, если всем известное словцо выпрыгнуло за флажки, с обществом случилась беда.

Именно понимание, какому слову предоставить свой голос, демонстрирует адекватность личности и социума. «Фильтруй базар», – говорили в 1990-х. Это умение – понимание рамок – многих уберегло от неприятностей, а кому-то и жизнь спасло.

В маргинальных – криминальных и бандитских – кругах существовало табу на использование мата в общении между собой. Значит, находясь даже в тяжелейшем социальном кризисе, страна и народ сохранили чувство родного языка. Понимали силу воздействия. Признавали, что мат не входит в органику языка, а является его особой составляющей. Пятым элементом.

Тогда почему этот вопрос возникает сегодня, когда культура и образование вновь вернули себе позиции? Почему именно «деятели культуры» так горячо отстаивают мат?

Понятно, почему обеими руками за возможность безнаказанно материться в общественных пространствах выступает Сергей Шнуров. Он сделал на этом капитал. Весьма ощутимый и завидный. Мат – его золотой поэтический фонд. Всего несколько слов, расчётливо расставленных в куплетах, представляют собой подобие модуляций и служат маяками «свободы самовыражения».

Но Шнуров – монополист. Он, благодаря своей очевидной одарённости, обаянию, ловкости и разнузданности, оседлал этот мат-капитал. Создал особенного лирического героя, образ которого продолжает успешно эксплуатировать даже сегодня, когда сам окончательно превратился в скучного буржуа со всеми пошлыми пороками, свойственными этому классу.

Нельзя не признать, что в случае Шнура мат не сам по себе явление, а авторское. Но все прочие эксплуататоры мата в корыстных целях, пытавшиеся дышать Шнуру в затылок, мгновенно обратились в эпигонов. Таков ещё один талант Шнурова-бизнесмена, который едва ли не затмевает его творческий дар.

Понятно, почему за мат вступаются рэперы. Что они без мата? Нихиль. Или Хиль, но без внятных вокальных способностей и поэтической одарённости. Таким образом, они фактически расписываются в собственной неполноценности, как и в ничтожности своего жанра. Низводят всё направление к зависимости от ничтожно малой в масштабах толкового словаря частицы – парочки междометий и грубых наименований всем известных органов.

Рэпу без мата не выжить, а стало быть, можно легко поставить знак равенства. Рэп не просто нуждается в инъекциях матерщины, но и сам по себе является нецензурной бранью. Собственно, лучшее определение этому музыкальному направлению уже было дано: «Рэп – это когда обдолбанные негры матерятся».

Но всё же чем так дорог мат литераторам – высшей касте творческой интеллигенции? Неужели для владения всем богатством языка, которое по умолчанию прилагается к слову «писатель», они нуждаются в такой малости, как нецензурщина? Добро бы ещё для описания «народной речи», как они её себе представляют.

Ну а как же без мата обходилась великая русская и великая советская литература? Приём умолчания, замены, искусства выражения мысли во всей её полноте, включая эмоциональную окраску, использовался литераторами прошлого мастерски. И это как раз в разы увеличивало эффект фраз.

Вспомним Шукшина хотя бы, чтоб не перелистывать пожелтевшие страницы целой плеяды советских прозаиков, надменно именуемых столичными коллегами «почвенниками». Как тонко и вместе с этим задорно и ярко представлены Шукшиным персонажи рассказов и фильмов.

Так неужели же алтайский мужик с мозолями и узловатыми «от сохи» пальцами смог преодолеть притяжение мата, а заваленный «Нацбестами» современный автор, претендующий на персонального Пегаса, – нет? Неужели проза и поэзия нового времени держатся исключительно на одной черепахе – уродливой и угодливой к низкому вкусу?

Советский филолог Шкловский подметил однажды, что русская поэзия не пошла по пути, открытому самым прославленным своим светилом – Пушкиным, а приняла традицию у Михаила Юрьевича Лермонтова. И следовала ей аж до самого футуризма, где свернула вкривь.

Видимо, сегодняшняя проза отвергла всё прочее наследство и вскочила в последний вагон Сергея Довлатова. Совершенно позабыв о том, что тот, профессионал высшей пробы, создавал свой лёгкий жанр тяжёлым трудом, вычитывая маниакально свои тексты, внося бесчисленное количество правок и строго следя за стилем. Например, за тем, чтобы слова в одной фразе не начинались на одну и ту же букву.

Понятно, что матерные словечки в его письме были расставлены со скрупулёзностью неповторимой. Что и создало его особенный авторский почерк. Но опыт одного выдающегося мастера не может и не должен быть растиражирован массово. А если такое происходит, то это недостойно читательского интереса.

Есть писатели-забияки в хорошем смысле. Оттачивающие режущие слух слова до опасной остроты. Запрещать их или ограничивать, на мой взгляд, не следует. Это самобытный диалог автора и читателя, приправленный специями, чтоб не стать пресным. Есть среди них и выдающиеся мастера слова.

И всё же, запускать мат в привычный обиход подобно запуску пираний в аквариум. Есть опасность, что хищные слова сожрут золотых рыбок, которыми так изящно наполнен наш язык. Можно и нужно развивать язык, не страшась высоких оборотов и скоростей его движения вперёд.

И для этого матерные слова должны знать своё место. Не досаждать, не превалировать, не вытеснять иное слово, может быть, сегодня ещё не созданное. И оттого желанное в литературе и предвкушаемое. Как предвидит искусство ещё не открытую тропу к вечной тайне поэзии.

О печальном всё же скажу. Матерщину, ставшую нормой, тем самым «псевдонародным языком», сейчас демонстрирует нам соседняя территория. Там матерятся поголовно все: мужчины, женщины, дети, старухи. Медработники и политики, телеведущие и подсобные рабочие киевского режима.

Там забыли, что главной (а вообще-то, единственной) функцией мата всегда было исключительно оскорбление. Перешли к оскорблению действием. Это разврат, захвативший всё пространство общественной жизни. Мерзость запустения. Предвестник вымирания. Скорого неминуемого краха.

Глядя туда, на то, как выродился певучий и весёлый народ в скрюченных от злобы карликов-сквернословов, становится гадко и страшно – от того, как скукожилась человеческая натура, когда ей предложили порок в качестве единственного выбора.

Снятие ограничений с использования мата – это однозначный и опасный инструмент растления. Теперь это несомненно. Так будем же осторожны и внимательны к тому, как обращаться с его уникальной природой, суть которой именно в запрете, в его маргинальности, неприятии, запретности.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.