Дурака не ваяют: почему памятник имеет право быть «странным»

В наших городах сейчас ставят немало новых памятников. А более века назад, в 1917 году, была, наоборот, вакханалия их сноса.

Уничтожали монументы традиционных форм, а ставили вместо них в первые годы советской власти изделия в более свободной манере. Мало какие из них сохранились. Они как-то быстро измучили наше население.

Но эксперименты с формой у нас продолжились и достигли пика в 1970-е. Соцреалистическая скульптура того времени, как и живопись, стала, быть может, самым условным из русских искусств.

Портреты строителей коммунизма в ненатуральных гаммах. Мемориалы с высеченными как из скалы ликами. Зарисовки таёжных посёлков с обратной перспективой, а то и без неё.

Всё это было подражанием самым прожжённым импортным авангардистам. И спокойно существовало на глазах продвинутого зрителя, не опознавшего в советском модернизме столь вожделенный модернизм.

С приходом антисоветских времён формализм у нас, впрочем, слишком обнаглел. И дошёл постепенно до того, что стал прилюдно испражняться – на Болотной набережной в Москве установили откровенную какашку швейцарца Урса Фишера.

И вот наша публика затребовала другой крайности – чтобы памятники были трёхмерной фотографией «как по-настоящему».

Как раз такие у нас столетие назад снесли. К примеру, памятник Александру III: «Стоит на площади комод / На комоде – бегемот / На бегемоте – обормот / На обормоте – шапка». Такая была метафора или аллегория твёрдости режима. Будь у революционеров чуть больше мозгов, они бы скульптуру Павла Трубецкого сохранили – как образец насмешки над монархией.

Общественники гневаются по поводу «непатриотичности», то есть непонятности им нового памятника Фёдору Шаляпину в Санкт-Петербурге. С какой-то он там слишком маленькой головой получился, в иглистой шубе. Кому-то напоминает экскремент на Болотной. А должен, по представлениям активистов, напоминать самого себя из школьных хрестоматий. И стоять в величественной позе.

Бились с проектом скульптора Евгения Ротанова отчаянно, но на конкурсе он вроде бы победил. Хотя ещё не факт.

Тот же ваятель создал в Санкт-Петербурге памятник Александру Блоку. Петербуржцы критиковали его «ужасающий вид» и наклон, как у Пизанской башни. Блок ведь должен держаться прямо, желательно навытяжку. Он что у вас, пьяный?

Лет тридцать назад ненависти в том же городе подвергся Пётр I авторства Михаила Шемякина. С моей точки зрения – шедевр. Особо витийствовал в обличениях малоумный, теперь уже по заслугам признанный иноагентом в РФ Александр Невзоров.

Ещё пример хорошей работы – памятник Циолковскому в Боровске Калужской области. Скульптор Сергей Бычков. Сидит на пенёчке мужичонка, будто из мультика, в кургузом сюртучке, очочках и валенках. Таращится в небо. Ручонки в карманах – зябнет. А чуть поодаль – уменьшенная копия стелы с ракетой из ВДНХ. Портретного сходства почти никакого, но мужичонка вызывает умиление и гордость. Именно потому, что в валенках и на пенёчке, а не на параде.

Памятник – это образ, символ, иносказание. Фотографическое сходство не является обязательным. Важнее, чтобы скульптор талантливо воплотил задуманное. И активисту, прежде чем подписывать гневную петицию, надо бы поработать над собственным развитием.

Когда в Москве в 1950-х экспонировали «Сикстинскую мадонну», Фаина Раневская услышала разговор двух посетителей. Один утверждал, что картина не произвела на него впечатления. Раневская заметила: «Эта дама в течение веков на таких людей производила впечатление, что теперь она вправе выбирать, на кого производить, а на кого – нет».

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.