Полотно к одному: почему именно Константин Юон стал главным советским художником

Константин Юон мог бы войти в историю как чудеснейше одаренный мэтр салонного пейзажа – русский Клод Моне. Или не войти вовсе – мало ли успешных рисовальщиков канули в безвестность и были забыты потомками?

Его творческий путь не был ни жестоко-тернистым испытанием, ни каким-то одухотворенным взлетом.

Отец Теодор Фридрих Юон, швейцарец по происхождению, был директором компании по страхованию имущества в Москве, мать-немка Эмилия Алексеевна – примерной домохозяйкой и музыкантом-любителем.

В благополучной европейской семье Юон воспитывались 11 детей, которые каждые выходные ставили для гостей дома концерты и спектакли. На сцене солировал старший брат Павел – будущий мэтр консерватории. А вот декорации к спектаклям рисовал Костя, который всерьез увлекся живописью в восемь лет.

Уже в годы обучения в Московском училище живописи, ваяния и зодчества к нему пришел серьезный успех – его картины стали бойко покупать на всех выставках.

Никаких «пощечин общественному вкусу». Напротив, его стиль полностью соответствовал эстетике образованной публики: традиционный русский реализм с хорошей долей модного импрессионизма – спасибо любимому учителю Константину Коровину.

Но без парижского декаданса – только деревенские просторы, березовые рощи, златоглавые панорамы Троице-Сергиевой лавры, много солнца и радости, воздуха и простора, любви к России и народу. Это хорошо покупалось и тогда, и теперь.

Революции 1917 года он, кажется, и не заметил. Растил сыновей, строил свой дом с мастерской в деревне Лигачево близ нынешнего Зеленограда (откуда родом была его жена Клавдия Алексеевна), одновременно преподавал, писал декорации для театров и деревенские пейзажи.

И вдруг в 1921-м он написал «Новую планету» – полотно, разом перевернувшее все представления об уютном буржуазном творчестве. В тот год знакомые позвали его спасать Большой театр, который большевистские идеологи призывали закрыть и сбросить с «парохода современности». Юона попросили нарисовать эскиз нового театрального занавеса. Что-нибудь такое радостное о новой жизни. Полное света и силы. Ну, как ты можешь.

И Юон написал нечто, что завораживает и сегодня. Разрыв реальности, на самом краю которой, как муравьи, в панике мечутся люди. Кто-то радуется, кто-то падает в страхе, есть и те, кто уже никогда не встанет.

Из этого разрыва в лучах света вылетают новые планеты – две большие и две маленькие. А в центре – красная планета. И совершенно непонятно, то ли это символ грядущей мировой революции и рождение в муках нового мира, то ли гибель старой России, разорванной революцией, то ли все одновременно.

Схожие настроения тогда выразил Владимир Маяковский: «Комета с хвостом – / «вся власть Советам» – / Несется над старым и новым светом». Но у Юона это звучало во сто крат мощнее.

В итоге эскиз занавеса превратился в большую картину, которая открыла «затворнику» путь из деревенской глуши в Ассоциацию художников революционной России (АХРРа), на самую вершину русского авангарда и космизма.

Но Юон вернулся к реализму – только теперь вместе бодрых пейзан он писал революционных рабочих, штурмующих Кремль. Писал так, что картины хотелось рассматривать и рассматривать. О чем они? Эти массы народа – несущая хаос толпа или проявление народного гнева? То есть это зло или все-таки добро? Или в нашем мире эти понятия размылись до полного неразличения?

Террор 30-х минул его стороной. Более того, в советском искусстве он получил уникальный статус «единственного связующего звена между дореволюционной живописью и революционным искусством».

А с началом войны выдал еще одно знаковое полотно – «Парад на Красной площади в Москве 7 ноября 1941 года», – написанное с полным нарушением всех канонов социалистического реализма.

Низкое облачное небо, на стенах Кремля – следы от маскировки. Лиц не видно – только спины в серых шинелях, шеренги и «коробки» марширующих солдат, которые прямо с Красной площади шли на передок – в район Химок на Ленинградке.

Никаких красных знамен и вождей, показушных танков и грома литавр. Только в висках звучал марш тех дней – «Марш защитников Москвы»: «Нерушимой стеной, / Обороной стальной / Разгромим, уничтожим врага!»

Именно эти «коробки» рождали ощущение Красной армии как несокрушимой боевой машины. Никаких больше заклинаний про передовые отряды пролетарской революции – прочь эту идеологическую заумь! Нет, на площадь вышли стальные легионы новой империи, закаленные профессионалы войны, несущие смерть на Запад. Безжалостный механизм, готовый раздавить любого. Именно этого ощущения так не хватало Москве той зимой.

Стоит ли после этого удивляться, что именно Юон был увенчан всеми лаврами, на которые только была способна советская власть? Народный художник, лауреат Сталинской премии I степени, академик, первый секретарь правления Союза художников СССР, он прожил долгую спокойную жизнь, скончавшись в разгар хрущевской оттепели.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.