Всё поднимающий: что так завораживает в игре Иннокентия Смоктуновского

Его жизнь сама могла бы стать романом, киноповестью, сагой. Родившийся в семье «сибиряков поневоле», высланных из белорусского полесья за оплошность прадеда и позже раскулаченных переселенцев в город, он и не думал о театре. Подростком приворовывал на местном базаре, учился обычному ремеслу. А при первой попытке в 14 лет участвовать в самодеятельном спектакле был изгнан из драмкружка. Никто не видел в нём актёрского дарования.

Иннокентий Михайлович, тогда просто Кеша, после вручения ему похоронки на погибшего в 1942-м отца, пошёл в военное училище. Так и не получив офицерский чин, попал на фронт. Оказался в плену. Бежал. Примкнул к партизанам. Снова оказался в регулярных частях. Освобождал Польшу, одним из первых врывался в немецкие окопы. Закончил войну в Германии.

Глядя на этого человека в роли Мышкина, Дяди Вани, Гамлета или Юрия Деточкина, никто не обнаружил бы в нём геройской отваги, отмеченной боевыми медалями.

Этот тихий, завораживающий множеством оттенков голос с заметным вибрато, трогательный и проникновенный взгляд, будто бы всегда удивлённый тем, что мир несовершенен, плавные, величественные движения, словно замедленные киноаппаратом, – всё скрывает в нём бойца и обладателя железной воли.

Он долго мыкался, уже не представляя себя нигде, кроме сцены. Сливался с массовкой. Хватался за эпизод. Выискивал прослушивания. Нет. Он был не нужен. В 50-е, когда он был молод, уже окреп после перенесённой цинги и страстно рвался в театр, ему некого было играть. Нужен был другой герой. Пламенный, решительный, резкий! Рубящий правду наотмашь.

Кроме того, плен, хоть и прорванный им как личный фронт, повис над ним заслоняющей тенью. Ему было запрещено, согласно указу, жить в 39 крупных городах, включая Москву, Ленинград и даже родной Томск.

Он всё же поступил в театр – далёкий от премьер и столичной публики. Играл в Норильске, а публикой были ссыльные да бывшие зэки. Им первым он доверил свою актёрскую судьбу.

Наступила «оттепель», с ней – реабилитация. Но дороги в театр она ему не открыла. Долго ещё он бродил от кулисы к кулисе, показывая этюды.

«Поздновато начинаете», – запомнилась нам фраза, произнесённая героиней, обращённая к нему. В ней целая судьба, скитания, отказы, пробы и снова отрицательное покачивание головой. Молодость проходила, задор догорал, звезда дотлевала, так и не вспыхнув. Жутко представить, что мы никогда бы не увидели ролей Смоктуновского. Всё решил случай.

Это произошло в Ленинграде. Руководитель Большого драматического театра Георгий Товстоногов пригласил модного таллинского режиссёра Ланге ставить «Идиота» Достоевского. Ланге назначил на роль популярного актёра, а тот возьми да не приди на репетицию. И тогда один из ведущих артистов театра Евгений Лебедев – свояк Товстоногова – предложил никому не известного Смоктуновского, с которым познакомился на съёмочной площадке.

Маленькая невыразительная роль, доставшаяся в фильме «Шторм» начинающему перезревать в безвестности актёру, зрителем замечена не была, а чутьё Лебедева мгновенно уловило присутствие большого дара.

Товстоногов, увидев Смоктуновского, отпустил Ланге восвояси и взялся за постановку сам. Он, как и Лебедев, за секунду разглядел в длинном, сутулом, с какой-то «стеснительной» органикой Смоктуновском бриллиант сцены. Открыл не только актёра, но и образ героя 60-х.

Князь Мышкин вывел театральную публику из состояния просто зрителя в удобном кресле. Зритель стал соучастником чего-то доселе невиданного и непонятного – восхождения нового в классическом театре. Без буффонады, биомеханики, «смелых экспериментов» и клоунады. Это было именно невероятно близкое к Достоевскому прочтение хорошо изученного произведения и при этом совершенно революционное. Мышкина-Смоктуновского ездили смотреть в Ленинград со всей страны.

Он сыграл князя 200 раз. «Если бы продолжил, сам стал бы больным человеком», как позже признавался актёр. Далее были роли в фильме «Девять дней одного года» в партнёрстве с любимым всеми Алексеем Баталовым и дивной и неразгаданной до сих пор прекрасной Татьяной Лавровой. Был «Гамлет» Козинцева и «Гамлет» Рязанова, ухватившегося за новую звезду и не устоявшего перед соблазном двойной комедии положений, – настоящий Гамлет в роли Гамлета самодеятельного.

Но от смешного Деточкина до великого Смоктуновского был не один шаг. Язвительный автор эпиграмм, которые приписывались Валенину Гафту, как-то выдал: «Нет, он совсем не полоумный. / Из театра в театр неся свой крест, / Всегда выигрывает в сумме / От этой перемены мест».

Это, конечно, была шутка. Театры он менял часто. Искал не столько «суммы», сколько своё место – пристанище, дом, которого был лишён судьбой, сделавшей его в молодости скитальцем.

Он подарил нам себя в образах классических неприкаянных – чеховского Дяди Вани и князя Мышкина, Иванова во МХАТе, царя Фёдора в Малом театре. Утончённых негодяев – Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании» Льва Кулиджанова, Порфирия Головлёва в постановке по Салтыкову-Щедрину, иркутского губернатора Богданова в «Звезде пленительного счастья», скупого рыцаря и отравителя Сальери в пушкинских «Маленьких трагедиях» Михаила Швейцера. Монументального Дзержинского в погодинских «Курантах», хирурга в шолоховско-бондарчуковских «Они сражались за Родину».

Было множество и других ролей, где разные характеры всегда становились окрашены его персональным тоном, – интеллектуальные и интеллигентные, страдающие и ищущие чего-то герои и антагонисты. Мы замираем перед его игрой, как «пред сфинксом с древнею загадкой». Пытаемся разгадать это явление. И понять себя, свой путь, свой поиск, свой грех.

Наверно, в вызове из глубин нашего сознания этого искания и состоит его главная роль. За что мы и будем помнить актёра Смоктуновского всегда, пока способны задаваться сложными вопросами к себе.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.