Владлен Татарский (настоящее имя – Максим Фомин) – блогер, писатель. Воевал в батальоне «Восток». Взял псевдоним в честь главного героя романа «Generation «П» Виктора Пелевина (в книге его зовут Вавилен).

Родился 25 апреля 1982 года в городе Макеевка Донецкой области в шахтёрской семье. Погиб 2 апреля в Санкт-Петербурге в результате теракта в баре «Патриот» на Университетской набережной, где проходил его творческий вечер.

О неизбежности СВО

– Владлен, уже год идет специальная военная операция. Но до сих пор есть люди, которые не понимают, почему Россия её начала – ведь «так хорошо всё было». Хочется узнать у вас – как у человека, который родился в Макеевке – когда стало понятно, что восточные территории являются своего рода «отрезанным ломтём»?

– Не все люди одинаковые, поэтому не всем всё стало сразу понятно. Кому-то было это понятно сразу.

Люди более прозорливые понимали, что это добром не закончится. Мой отец мне в детстве говорил: «У нас однозначно будет война, здесь».

Есть необратимые процессы. Если человек, например, пьёт, курит, жрёт без меры, не спит – понятно, у него может быть инфаркт когда-нибудь. Ещё не произошло, а по каким-то признакам врачи уже могут понять, что скоро уже всё. Так и с Украиной.

Многие и сейчас не поняли, что происходит. Уже год идёт спецоперация, а многие думают, что это что-то очень временное.

Это как в фильме «Терминатор». Сара Коннор сказала, что Терминатор придёт – и будет ядерная война. Потом какое-то время прошло, но ничего не происходило. А потом – раз, в один миг, и началось. Что-то подобное с Украиной и со мной, в частности, произошло.

– Когда случился переломный момент, точка невозврата?

– Украина прошла эту точку, мне кажется, в 2004-м году. Потому что вот эти противоречия, о которых пока просто говорили на Украине – на протяжении тринадцати лет, с 91-го года, – они назрели.

Когда там пришли к власти [определённые] люди, они стали разворачивать этот корабль сильнее, агрессивнее к Западу, к той идеологии.

Но у них был реальный шанс всё исправить. Они бы могли больше уделить внимания социальным моментам, а национальные вот эти все, исторические [противоречия] – сгладить. Но этого не произошло. И всё, это было точкой невозврата.

Об искажении истории на Украине

– Если говорить про школьные годы, сталкивались ли вы с тем, что историю на Украине преподавали очень предвзято, однобоко?

– Тут тоже всё было неоднородно, в этом проблема. Представляете, один учитель – проукраинский, она там родилась, на Украине. У неё родной язык украинский, она закончила институт, по распределению попала на Донбасс. У неё идеология была проукраинская.

Донбасс, кстати, никогда не считался Украиной. И когда человек приезжал из Полтавы, Чернигова, говорили: он приехал с Украины. То есть, это не воспринимали как одну территорию.

Другая, наша советская учительница, выросшая на Донбассе, имела другую идеологию. И в одной и той же школе разные учителя могли преподавать вообще разные вещи.

Первыми новыми учебниками были учебники по истории. Это распад Союза, 92-й год, я пошёл в 5-й класс.

И вот, ни по чему не было учебников на украинском или новых каких-либо, но по истории, такие небольшие, в мягкой обложке, я помню, появились. Там уже была первый раз осторожно была упомянута УПА (Украинская повстанческая армия, признана в России экстремистской и запрещена – прим.) – что они сражались за Украину, «советско-германская» война называлась. Ну а потом эта тема УПА всё больше развивалась.

Понимаете, такое шизофреническое государство, как Украина, не могло существовать. Я объясню почему. С одной стороны, у тебя учебник про УПА, но тут же у тебя 9 Мая и парад – под трезубцем, и жовто-блакитным флагом, под которым сражалась УПА. Ну не может быть раздвоения личности такого!

Царство, разделившееся в себе самом, не устоит, Писание говорит. Что и произошло. Вот и всё.

– При общении с жителями Западной Украины было ощущение, что это люди с совершенно другой ментальностью?

– Конечно да. Это совершенно другие люди, совершенно другая ментальность. Они такие больше заробитчане. Они очень многие набожные, религиозные. Они ассоциируют себя с Восточной Европой – там, Польша, Чехия. У них деды воевали в другой армии, условно говоря.

Я был в одной семье. У их дед воевал за Красную Армию, был мобилизован, а племянник воевал за УПА. Но в целом, да, Западная Украина – это другие люди абсолютно. Это другой менталитет.

Об обществе и жизни в 90-х

– Когда появились вот эти учебники с прославлениями УПА, почему в тот момент общество не отреагировало, не сказало: «Стоп, этого не нужно»? Или это настолько плавно всё входило в жизнь?

– Мы помним это время: обществу просто нечего было жрать. Просто не было денег поесть. Сначала не было еды, а были деньги, ты приходил в пустой магазин. А потом появилась еда, но не было денег.

И это (героизация пособников нацизма – прим.) не происходило так радикально. Всё постепенно подогревалось.

Понятно, что многие политики тоже осторожничали с какими-то заявлениями. Постоянно утверждалось, что мы с Россией, это вот Содружество Независимых Государств, СНГ. Мы всё равно будем одно целое.

Шли российские передачи по телевизору. Всё [моё] детство, где-то до начала 2000-х, у нас не шёл ни один украинский канал – никто не смотрел.

А общество [почему не отреагировало] – оно ни на что не будет реагировать, если нет лидера, который поднимет эту движуху всю. Это раз. И должно прийти время, а общество тогда вообще ни на что не реагировало.

Помните 90-е годы? Там царил абсолютный произвол, и пассионарная часть общества пошла в преступные группировки. И всё. И так она маргинализировалась, скажем.

О возможности договориться Донбассу с Киевом до СВО

– В 2019-м году прошла встреча, во время которой вы общались с ветеранами ВСУ и пытались договориться, найти какой-то компромисс.Такая беседа, примирительная. А стоит 19-й год – конфликт идёт с 14-го года, довольно много времени прошло. На тот момент ещё было ощущение, что можно договориться?

– Лично у меня – да. Понимаете, вот я, как представитель самого простого народа на тот момент – сержант, командир отделения. Мой отец шахтёр, я тоже шахтёр, предприниматель. То есть я не аналитик, не политолог.

Весь простой народ, я клянусь, в Донецке и Луганске, и в России, с кем я общался, был уверен, что Зеленский каким-то образом будет за мир. Вот, что-то он сейчас такое сделает, что война или сойдет на нет или перестанет вовсе. Почему за него голосовали 73%? Они голосовали за мир. Главный его тезис был, что он принесет мир Украине.

После Дебальцево было ощущение, что война переходит в позиционную стадию, Россия не будет проводить широкомасштабную операцию, Украина тоже на это не способна. И как бы сейчас это всё затухнет, надо просто это побыстрее сделать.

То же самое было в 19-м году, когда мы встречались. Казалось, что, вот, сейчас Зеленский придёт, накануне буквально была его победа на выборах – прошло месяц или два. И мне казалось, что, возможно, что-то произойдет, что Украина, скажем, не будет признавать ДНР и ЛНР, но оставит нас в покое.

Была абсолютная монолитность. Единицы людей были, кто говорил, что нет, мы проукраински настроены. В целом, бо́льшая часть населения Донбасса, конечно же, была за Россию, ассоциировала себя с Россией.

Просто все ждали, когда Россия себя проявит. Если бы Россия стала более ярче себя проявлять, колеблющиеся тоже сразу бы приняли её сторону.

– В 14-м году мы возвращаем Крым, а Донбасс остаётся в таком странном положении. Неужели люди не начали роптать, и не начали говорить, что это, мол, несправедливо?

– Куда уже людям деваться – они стали заложниками ситуации.

О начале СВО

– Какие ощущения у вас были перед началом спецоперации? Было понятно, что она вот-вот случится?

– Конечно. Я знал точно, что будет спецоперация. Я второго февраля уже приехал в Донецк.

– Когда стало понятно, что она случится?

– Осенью 21-го года – тогда я точно знал, что будет спецоперация. Но все плавали в сроках: кто-то говорил, что после 15-го, кто-то – сразу после Нового года.

– 24 февраля 2022 года. Помните, что было?

– Да, я его просто в казарме батальона «Восток» встретил. Я 20-го числа приехал в батальон «Восток», получил оружие и экипировку. Начальник штаба мне сказал: пока давай тут не отсвечивай. Четыре дня мы были на казарме, ждали какого-то приказа – собственно, начала спецоперации.

24-го числа в шесть утра я проснулся – все слушали Путина. По телефону, по интернету слушали Путина. И радовались началу спецоперации.

– Когда стало понятно, что всё пошло не так, как ожидалось?

– Где-то на третий день стало понятно, что что-то пошло не так. Уже было понятно, что первоначального плана – что просто кто-то куда-то заходит, кто-то иногда оказывает какие-то сопротивление, а мы просто едем и нас все встречают цветами – не будет.

О молодёжной политике раньше и сейчас

– Сейчас очень много говорят про молодежную политику. Но в нашем детстве не было никакой молодежной политики. Наше поколение – оно про что? Это джинсы, жвачка и все такое?

– Ну, чего, она (молодёжная политика – прим.) была. Просто она велась другими людьми. И всё. Нам же давали джинсы, давали жвачку. У нас шёл «Ералаш».

Я помню эти выпуски – там тоже было про джинсы, про жвачку и про то, какой плохой Сталин. Были молодёжные журналы, какие-то рок-фестивали. Были группы, которые пели какие-то песни «Америкэн бой, уеду с тобой».

Просто полностью [это всё] проводили другие люди. Скажем так, не те, кто должен заниматься, а люди из-за границы работали с общественным мнением. И всё.

– Сейчас, насколько я понимаю, вы очень активно приезжаете в университеты, выступаете там, общаетесь с молодежью. Какая она, эта молодежь, как она относится вообще ко всему, что происходит?

– Она абсолютно разная, это очень тоже удивительно. Есть прямо вообще такие прямо заряженные, горячие патриоты. Есть просто – сидят молчат.

Молодёжь отличная вообще – лучше, чем были мы. Они не бьют в школе стекла, не бухают с тринадцати лет, зажигалкой не палят кнопки в лифте, не дерутся район на район.

Вообще отличная молодежь, очень патриотически заряженная. Вот, смотрите, сейчас в основном воюет молодёжь – скажем так, контрактники, до 35-ти, может, до 30-ти. То есть это все, кто родился в современной России. И они воюют. Они рискуют жизнью. В самой страшной войне за последние 70 лет.

– Какие вопросы задают студенты?

– Это тоже всё зависит от аудитории. Знаете, какое интересное наблюдение по вопросам? Самые здравые вопросы задают дети. Прямо чётко, конкретно. Потом – женщины задают самые здравые вопросы.

Самые безумные [вопросы] мужчины задают. Просто иногда невозможно слушать. Я на одной из встреч сказал: слушай, ты знаешь, что в «Спарте» за лишнее слово били? Ты можешь просто разговаривать? Это какая-то деградация сейчас пошла. Война, видимо, должна восстановить нормальные мужские качества.

– Вы периодически приезжаете к военным. Что им говорите обычно?

– По-разному. Тоже зависит от вопросов. В целом, люди интересуются обстановкой. Не только на участке фронта, а в целом. Какие-то там политические движения, что происходит в большой России. О чём там люди думают. Когда ты приезжаешь из Москвы, все почему-то думают, что ты по-любому узнал все тайны, которые есть…

– Из Кремля.

– Да, из Кремля. Тем более, если ты там был хоть раз, по-любому тебе дали «методички», «установки», и ты как бы должен их… Поэтому беседы разные. То же самое – почему началась эта война, зачем эта война. Боевой опыт, да. То есть, какие-то вот эти вещи обсуждаем. Где я раньше воевал, как мы поступали, как сейчас. Как на том участке фронта, как тут. Ну, то есть, вот такие в основном разговоры.

Прямо скажу, я себя на это не настраивал, но это очень важная работа. Она сама собой получается. Потому что ты приезжаешь, выполняешь какие-то боевые задачи. В ходе выполнения боевой задачи вы общаетесь, и вот так легче всего доносить. И ты начинаешь человеку объяснять.

Смотри, короче, вот есть Россия – она в мире не одна живет. Есть ещё там Британия, США, Китай. Они между собой все враждуют.

Начинаешь объяснять, что всё, что происходит, не вдруг вот так вот появилось – есть какие-то процессы. Вот эти процессы ты объясняешь людям – что, почему, зачем, и всё остальное.

Об идеализме и реальности в окопах

– Вы написали три книги. Одна из них называется «Бег». Там есть такая фраза: «Идеалистическое представление о мире мешает нам адекватно оценивать реальность». Сейчас, когда мир делится на чёрное и белое, вот это идеалистическое представление разве не помогает? Разве это не есть тот самый внутренний стержень?

– Нет, идеалистическое представление о мире – это, например, когдв человек думает: так, я иду защищать Родину, Родина мне должна дать: экипировку, вооружение современное, и там все будут люди хорошие, как и я, и мы все будем воевать, и у нас будет самый умный командир, который нам будет отдавать только умные приказы.

А реальность – другая. Тебя куда-то привозят, тебе никто ничего не говорит. Тебе дали форму, но она на тебя не налезает – только китель. И вот, ты в джинсах и кителе. Оружие, сказали, вам подвезут позже, но вы куда-то уже едете, ты начинаешь переживать. Приказ какой-то дурацкий, тебе кажется. Какое-то поле, дождь, и тебе говорят: так, вот тут вы должны окапываться. Ты думаешь: да нет, это безумие.Дождь идёт, как мы тут будем жить. И вот это мешает принять реальность.

Можно иметь убеждения. Но есть ещё реальность и тебе нужно продолжать делать [что должен] в любом случае.

О пребывании в тюрьме

– В книге вы упоминаете, что ты в 11-м году, по-моему, вы попали в тюрьму за вооруженное ограбление...

– Разбой.

– Как вообще можете охарактеризовать эту часть своей жизни?

– Очень хорошая часть моей жизни, полна приключений. Но повторять её не буду.

– Часто думаете о том, почему решились на такой шаг?

– Нет, я не думаю о прошлом. Я думаю только о будущем и о настоящем. Чтобы не уйти в шизофрению, нельзя думать только о прошлом или о будущем. Нужно думать о настоящем. Поэтому, ну было – и было, Ну и что?

– Есть же всё равно процесс осмысления, знаешь, когда мы для себя определяем, что это, вот, какой-то важный рубеж, мы его пережили, осмыслили…

– Да, важный рубеж, да, моей жизни. И всё. Важный рубеж, Божье провидение – всё что угодно.

Нам иногда кажется, что, вот, мы совершили какую-то ошибку. Потом проходит время, и ты думаешь: да, если бы я её не совершил, тогда бы не произошло вот это, вот это… Наш мир интересен тем, что из плохого может получиться хорошее, а из хорошего – плохое. То есть нужно смотреть на вещи трансцендентно.

О разделении в обществе

– Вы в начале процитировали: «Царствие, разделенное внутри себя, не устоит». Мы сейчас видим такое брожение мнений внутри российского общества (имею в виду большую Россию). Как это всё собрать воедино?

– Патриотический лагерь нужно предохранять от вражды. А то, что есть люди у нас в стране, которые против спецоперации – так это не есть разделение. Они изначально не наши.

Есть в Библии выражение: «Они вышли от нас, потому что не были с нами» (Первое послание Иоанна 2:19).

Когда изначально тезисы «Эха Москвы» мне были не близки и это были враги России, они продвигали вражескую повестку, то они не со мной, и это не разделение внутри России. Это вражеские агенты.

А есть наш патриотический лагерь, вот его нужно хранить от раскола. А те, кто уехал в Верхний Ларс – ну, скатертью дорога. Не надо бороться за их умы и сердца. Они изначально враги. Для них нужно придумать отдельные законы.

Патриотическая часть общества должна быть более пассионарная. Чтобы ни в коем случае вот те наши враги просто не возымели здесь успех. Всё. Зачем нам бороться за умы этих дегенератов? Вообще ни к чему. Нам нужно хранить единство в своём кругу.

– Но в какой-то момент нам наверняка придётся компромисс найти какой-то…

– С кем? Как организм человека может найти компромисс с раковой опухолью?

– Есть люди, которые резко против СВО, они не понимают, они не хотят. Это адепты западной культуры, и с ними все понятно. Они очевидно к дискуссии не склонны, они её не ждут.

– Не склонны. Да.

– Есть другие люди, которые, даже понимая, что мы попали в некий политический клин, что, в принципе, выхода не было, говорят, что основная, главная вообще ценность – это жизнь. И умирать за идеологию – это неправильно. Мы, мол, не можем это принять.

– Какой хороший вопрос. К тем людям, которые говорят, мол, мы не готовы, зачем оно нам надо, обязательно придёт беда. Обязательно. Нельзя остаться в стороне таких процессов.

Они не понимают, в какое они время живут. Отсидеться никому не получится. Вот и всё. В это не верили, когда говорили на Донбассе, когда об этом говорили на Украине. Сейчас там все в это верят. Поэтому у меня насчет этого нет иллюзий.

Как было интересно с мобилизацией. Я говорил: будет мобилизация в России. Можно поднять мои ролики. Все говорят: да какая мобилизация, о чём ты говоришь? А потом раз – и его мобилизовали. И война уже, условно говоря, пришла в Читу. Потому что люди с Читы мобилизовались и поехали в Донбасс. Вот и всё.

– Когда одни на моноколесе уехали через Верхний Ларс, а другие осознанно идут на фронт – это какой-то признак нашего времени или же естественная закономерность?

– Ну, наверное, нашего времени. Потому что в Великую Отечественную войну, говорят, полтора миллиона дезертировали. Но тогда не было такой информационной эпохи и тогда был железный НКВД. Там тебя поймали – и поехало. Но тем не менее, люди умудрялись косить.

Или замечательный фильм – «Летят журавли». Про москвичей. Один идёт на фронт добровольцем, а другой просто гасится в тылу – бухает, фестивалит, всё остальное. Поэтому всегда были такие люди, которые не хотели идти на войну. Всегда были люди, которые хотели, или шли. Бо́льшая часть людей не пошла бы на войну, но им прислали кусок бумажки с печатью – и этого достаточно пойти.

У нас всё раньше измерялось критериями взаимовыгодности или выгодополучения. Вы процитировали, что самое главное – человеческая жизнь. Нет, человеческая жизнь – это не главное. Главное – это честь.

Скажите, кому нужен мужчина-трус, который бросил оружие, убежал? Он нужен детям? Нет конечно. Кого он из них воспитает? Жене он нужен? Нет конечно. Ну что он будет делать после этого?

Так же и государство. Есть честь государства, и её нужно отстаивать. К сожалению, нам долгое время говорили, что всё это ерунда, никакой чести нет. Ты должен получить социальные льготы какие-то.

Потом клинические идиоты, дегенераты, просто бесталанные люди, шизофреники, предатели, умалишенные они снимали кучу фильмов про войну, где люди воевали за булочку, за трамвай, за травинку. Ну, это какой-то бред, сумасшествие.

Мы всегда воюем за честь государства. Мы могли и в Советском Союзе сдаться. Нас там стерилизовали бы. Или отправили бы на какие-то работы. Кто-то сдавался, работал, правильно? Четыре миллиона пленных. Кто-то сдался от безнадеги, кто-то просто хотел жить.

Поэтому критерий один – это честь нашего государства, мы должны её отстоять. Мы не имеем права проиграть. Потому что дальше нас сомнут. И никаких других критериев не нужно искать.

Сейчас эпоха идеи. У нас бо́льшая часть России – женщины. Должна быть женщина – лидер мнений, которая бы им объясняла. Нужны лидеры мнений мужчины. Для молодежи и подростков должен быть лидер мнений. Который бы что-то доносил, какие-то общие смыслы.

Я с одним говорил, он говорит: мне неважно, вот, у меня был предок немец, я могу стать немцем, чтобы туда уехать, если там будет лучше жить. То есть сначала забирается у тебя национальность, Родина, потом забирается пол, потом всё остальное. Это 100%.

Если ты лишишься чего-то одного – ты потом лишишься всего в перспективе. Если где-то ты пошел на компромисс, ты обязательно пойдешь на него дальше и просто превратишься в полное ничтожество.

– Здесь в какой-то момент будет встречный поток людей, которые отсиделись где-то в Германии, условно, и вернулись. Они привезли сюда детей, для которых это норма. Они это себе объясняют, что они, дескать, вышли из ситуации, нужно было. Здесь вот эти дети встретятся с другими, и им придется договариваться.

– Такие дети были в Советском Союзе. Эта проблема будет всегда. Наша задача теперь – чтобы те, кто убежал, были поражены в правах. И не должно с ними быть компромиссов.

Проблема сейчас в том, что мы пытаемся примириться со слабостью. Этого нельзя делать – мы станем слабее.

[Бежавший] должен быть поражен в правах. Он не имеет права ходить на выборы. Как он может участвовать в выборах, если он в самый трудный момент ушёл? Должен ли он занимать руководящую должность? Нет, не должен.

Об информационной войне

– Есть фронт в зоне СВО, и есть информационный фронт. Так получилось, что вы задействованы и там и там. Правда ли, что мы проигрываем информационную войну? Почему так происходит?

– Чтобы об этом сказать, нам нужно знать точно настроения в украинском обществе, а мы их не знаем. Скорее всего, мы её точно проиграли раньше, потому что Украина нас не встретила с цветами. Значит, мы её проиграли.

Опять же, есть информационная война для внешнего потребления, есть – для внутреннего. Я так подозреваю, что украинского точно сейчас неэффективно мы работаем. А для западного – тоже неэффективно, но там более просто, потому что, всё-таки для немца это история не его родная, он может принять какую-то нейтральную позицию изначально, и с ним можно работать.

Для украинцев, судя по тому, как стойко сражаются их войска, пока мы полностью информационную работу провалили. Для нашего внутреннего потребления – ну, тут тоже такой вопрос. Информационную войну внутри можно было вести бы лучше. А вот, как работать для украинского населения – это целое исследование нужно проводить. Это нужно брать пленных и просто с ними часами общаться, чтобы понять вообще, что до них доходит – не доходит, как они это всё воспринимают. Как говорил один мой ленивый знакомый, этим нужно заниматься. Скорее всего, у нас этим никто не занимается. Это плохо.

– Есть масса телеграм-каналов военных. Они стали как раз вот таким рупором СВО. Потому что в основном люди ориентируются больше на них, чем на какие-то федеральные СМИ, так уж сложилось.

– Когда идёт какое-то поражение, приходится отдуваться телеграм-каналам, которые никак никем не координируются. Им не розданы никакие методички. Им не созданы никакие рамки. Где-то это хорошо, где-то это плохо. Поэтому эти люди пытаются населению более или менее объяснить вообще, что происходит вокруг.

– Вы сейчас ведете некую общественную работу, недавно выступали в Госдуме. Говорили ли вы в госструктурах об информационной вакууме, вернее, опасности, вот этого информационного вакуума?

– Я бываю там иногда, сейчас что-то редко стали приглашать. Да, я об этом везде говорю. В государственных каких-то структурах я об этом не говорил, потому что никто из ответственных лиц со мной этот разговор не поднимал.

Плюс, сейчас же такой момент, что все всё знают, только надо что-то делать. Сейчас же не надо никого убеждать в каких-то очевидных вещах. Но теперь нужно всё это поменять. Всё это очень со скрипом, очень тяжело меняется.

О претензиях государству

– Чем ты конкретно сейчас занимаешься? Насколько готово наше государство слушать претензии какие-то и что-то исправлять?

– Меня в декабре депутат Дмитрий Кузнецов из «Справедливой России» пригласил в Думу. Там была какая-то беседа по проблемам мобилизованных. Я там озвучил какие-то проблемы. Потом мы вместе поехали в ЛНР, в ДНР. Я его привез к людям, которые по три месяца на боевых, но не получают вообще никакой зарплаты.

В целом, если сейчас кратко сказать, то это проблемы мобилизованных, и легко решать социальные проблемы, потому что они внесистемные. Ну, то есть, кому-то не выплатили зарплату, забыли внести в какие-то списки, что-то такое. Это всегда бывает – столько мобилизованных там, может быть всё что угодно.

И, конечно же, вот это решение вопросов с антидроновой защитой, FPV-дроны. Это сейчас последняя тема, которой я плотно занимался. И слава Богу, она прямо такими семимильными шагами понеслась. Прямо очень на это приятно смотреть. И знать, что ты в этом принял конкретное участие, в раскачке этих всех тем.

Есть системные проблемы – армия долго не принимала участия в конфликтах подобной интенсивности. Это вскрыло огромные проблемы именно в армейской структуре, скажем так, проблемы чисто боевого характера. Обучение. Мобилизованных, по их словам, никто не учит. Ну, слушай, а есть специалисты, которые тебя научат, вопрос возникает? Ну, чему тебя научат? Автомат в руках держать, по мишеням стрелять? Это не обучение. Это не то, это просто обращение с оружием. А воевать – тебя тому не научат. В общем, проблем очень много. Можно их разделить, я ж говорю, на социальные и на чисто военные. Военные решаются очень сложно.

Об уехавших артистах

– Год в общественном поле очень широко обсуждают артистов–предателей так называемых. Артистов, которые поддержали какую-то русофобскую позицию, с ней активно выступают, высказывают, то там, то тут. На фронте вообще вот эту мышиную возню замечают или нет?

– Ну, слушайте, может быть, кто-то любил какого-то артиста. Ну, слушал Басту, например. А потом узнаёт, что Баста смотрит на СВО, поедая попкорн. Понятно – ну что. Или Аллу Пугачеву…

Просто все и так знали, что они предатели. Вот и всё. Ни у кого не было иллюзий по этому поводу. Не то что прямо там ты заходишь в блиндаж – и там прямо горячий спор, кто-то заступается за Пугачеву и Галкина (признан в РФ иноагентом – прим.), кто-то – нет. Конечно такого нет.

Но важно, что люди же вернутся. Вот люди с фронта возвращаются, без ноги, без двух, без руки, без глаза. Хоп – а там концерт любимой актрисы, которая собирала деньги на ВСУ. Ну, это бред. И просто кричал «Слава Украине». Ну, зачем они нужны, эти люди? Это будет восприниматься как предательство. Поэтому, конечно, всю эту мышиную возню нужно прекращать. Нужно, первое, лишить их авторских прав здесь, собственности. Вообще всего их лишить. И всё.

– Ну, у нас такое довольно мягкое отношение государства.

– Очень странно.

– Нам всё рассказывают про 37-й год…

– Нет, ну, 37-й год – их бы всех расстреляли и отправили на 15 лет на Колыму. А здесь какое мягкое. Ну, он заработал деньги в России. Сейчас он против. Значит, мы деньги возвращаем себе, ты живи там, пожалуйста. Пой песни в США, в Израиле, если захотят кто-то слушать. Никто никого не убивает. Я против, чтобы его убивали. Просто депортировать – и всё.

– Они в основном сами уехали…

– Они сами, тем более, сами уехали. В чем вообще проблема. Он уехал, он не хочет тут жить. Взять, у него забрать дом в Подмосковье. Отдать его в хорошие руки. Сделать там музыкальную школу, спортивную школу. Там дома такие, хватит на 600 школ. Поэтому в чём проблема – я не вижу.

Проблема только одна, что ещё кто-то наверху всё-таки сочувствует этим людям. Кто-то там, наверху, не принял окончательно для себя сторону, возможно. Вот и всё.

Об агитбригадах

– Достаточно агитбригад, которые сейчас приезжают к ребятам?

– Их нет, ни одной.

– Ну, актеров…

– Есть какие-то артисты там, Чичерина приезжает, она постоянно туда ездит. Аким Апачев. Вот, Бардаш, слава Богу, начал ездить туда. Джанго постоянно встречаю в Донецке. Пётр Лундстрем, скрипач. Но это очень мало.

– Есть же большая часть актёров, исполнителей, которые отмалчиваются. Ну, они, в принципе, не против…

– Так нет, их всех провести через это. Публично.

– Вы за то, чтобы брали насильно, и туда привозили – мол, пой?

– Нет, почему. Я против насилия. Я за добровольное всё. Ты поедешь на Донбасс? Нет? Ты против СВО? Ты можешь оставаться здесь жить, но мы тебя лишаем всего – авторских прав, концертов, всего остального.

То есть ты хочешь остаться хорошим на Западе, но при этом не боишься здесь стать плохим? Ты им уже стал.

Всем остальным, кто решил, что Россия – это его судьба, можно хотя бы как Басков: приехать в Саур-могилу, буквально от границы десять минут на машине. Он там спел и уехал. Всё, молодец. Если посмелее – едь дальше.

– Вы сказали про Акима Апачева только что. У него есть такая песня…

– «База Донбасс».

– Да. «Когда придет Путин». Вот, Путин приехал. Что это изменило?

– А меня не было там, в Мариуполе. К сожалению.

– А эмоционально можно сказать?

– Слушайте, я не подвержен всем этим моментам. Наверное, в Мариуполе были вдохновлены приездом. Понимаете, каждый же погружен в свою какую-то повестку. Я-то в военной повестке.

– Но это важно?

– Что Путин приехал? Да, конечно. Надо, чтобы и в Луганск он приехал.

– Почему это важно, что это даёт? Подтверждение, что это наша земля?

– Да, да, это наша земля. Да, президент участвует в этом.

О книгах Татарского

– У вас три книги. Были ли какие-то проблемы с их изданием?

– Вообще никаких, ни одной проблемы, слава Богу.

– Где они продаются?

– В интернете.

– Понятно. То есть у вас не было претензий на полку там какую-то в книжном магазине?

– Вообще нет. Зачем? Для чего? Просто чтобы сказать: Елена, мои книги – они на полке в Центральном книжном, я известный писатель. Чем докажешь? Мои книги на полке, вот здесь.

Мне это не нужно. Книги хорошо продаются, люди читают, дают отзыв. Как бы главная идея – это чтобы через книги доносить какие-то мысли и идеи. Для кого-то важно, чтобы о нём говорили, что он писатель, чтобы его книжка лежала на полке, он был член Союза писателей, имел удостоверение, может, члена. Может, путевку ему там выписывать на воды, там какие-то.

– Когда ты входишь в книжный магазин, самая центральная полка первое, что ты видел, – это была Улицкая, Быков, Акунин...

– Так там до сих пор они есть.

– Разве это не говорящая история такая?

– Конечно говорящая история. Изъять тиражи. Я не считаю никого из них талантливым. Я Улицкую вообще не знаю, кто это. А Быкова знаю, что это … мужик, который постоянно несет ахинею на Родину и русских. Всё. Зачем мне читать его книги?

Конечно, с этим нужно бороться. Раз мы воюем, мы сейчас не имеем права на проявление какой-то слабости. Мы должны действовать чётко и бескомпромиссно. А уже потом мы можем поразмышлять. Сейчас такого быть не должно.

– Вы видите, что формируется некий культурный пласт над СВО? Может быть, не так быстро, как нам бы хотелось. Но есть ощущение, что да, вот такая некая субкультура образуется?

– Наверное, она будет.

О поп-музыке

– Люди воюющие, люди, которые попали в зону СВО, просто потому что они там живут, и война пришла к ним в дом, им это нужно? Или им, все-таки, нужно, чтобы, вот, какая-то попса, грубо говоря, такая, вот, она тоже как-то их поддерживала, где-то говорила?

– Людям на Донбассе нужно, чтобы была попса. Всё должно быть. Мы ж не можем всё время в напряжении, да? Всё должно быть. Всё просто должно быть гармонично. Просто про девушку или парня, которые поют про любовь, все должны чётко понимать – это наш человек поёт про любовь, а не вражеские голоса. Ну, вот и всё, можно петь про любовь.

О резонансной фразе про «Всех убьём»

– 30-го сентября, после выступления Владимира Путина, вы выложили видео, на котором говорите: «Всех победим, всех убьем, всех, кого надо, ограбим, всё будет как мы любим».

– Да.

– Чудовищный резонанс вызвало это в сети. Что это было?

– А что тут такое, я вообще не могу понять? Речь шла о врагах. Путин все время говорил, что западный мир нас обманывал, против нас вел двойную игру, воевал против нас все эти годы. Всё, нужно всё вернуть.

– Считалось несколько иначе. Не жалеете, что так сказали?

– Нет, конечно. А что, я должен жалеть об этом? На меня три заявления написали, кстати.

– Кто?

– Граждане какие-то. Что я призываю кого-то там убить, кого-то там ограбить. Ну, если ты здравый человек, ты понимаешь контекст. Идёт война на Донбасс. Я военный корреспондент, так меня титруют, хотя я таковым не являюсь. Я говорю: «Мы всех убьём». Этого кого имеется в виду, «всех»? Тех, кто мимо меня будет проходить, или что?

Я потом просмотрел все эти оппозиционные СМИ. Какие-то вот эти люди с фамилиями, напоминающими венерические болезни вообще, – все там они шипели. Потому что знают, для кого эта фраза. Вот и всё. Враги понимают, кому я говорю, и боятся. Они видят, что есть люди, которые готовы это сделать, которые придут за ними. Которые готовы к бескомпромиссной борьбе.

– Вы чувствуете ответственность за слово?

– Конечно. И я полностью отдаю себе отчёт в этих словах. Это обращено к врагам. Да, я люблю, когда мы наносим поражение врагу. Если есть другая логика [у человека] – ему нечего делать на войне. Ему не нужно быть на войне. А сейчас идёт война.

Международное сообщество всё говорит, что Крым – не российский, а украинский. Для них мы ограбили Украину, забрав Крым. Но для нас – мы его освободили. И, возможно, мы придём ещё дальше, что-то заберём. Одессу, например, нужно обязательно забирать. Ну, для них мы будем, какие-то варвары. Ну и что.

О вере и боевых действиях

– Вы человек воцерковленный, верующий. Насколько вера вообще может принять боевые действия? И как человек верующий себе объясняет необходимость войны?

– А зачем объяснять? Война всегда будет и была. Библия говорит: «Вы услышите о войнах и военных слухах». Иисус Христос говорит: «Не ужасайтесь, этому всему надлежит быть. Но это ещё не конец». То есть мы видим, что всегда будет война, пока будет существовать планета.

Четвёртая глава Библии начинается с убийства Каина Авелем. И дальше мы видим: до конца существования Земли будет война. Поэтому я очень легко себе это объясняю. Я просто не вижу, какие могут у верующего быть противоречия в связи с войной.

– А как же гуманность?

– Ну, гуманность… Библия учит гуманности к врагам. Что если твой враг голоден – накорми его, напои. То есть ты не должен издеваться над врагом, не должен его пытать. Ты не должен отрезать ему руку и балдеть при этом. Ну, да, то есть, ты должен гуманно отнестись к врагу. Если ранен – перевязать его, напоить, накормить. Вот этому учит Писание.

Но войны будут всегда. Вопрос, как ты относишься к врагу. Там же так же в Писании сказано, да, Иоанн Креститель воинам что говорит: «Не берите лишнего». То есть, довольствуйтесь жалованием. То есть, не надо мародерничать. Не надо, ну, никого убивать ради своего удовольствия, прихоти, похоти. И всё. Относиться везде по-человечески. И всё.

О Донбассе и победе

– Расскажите про Донбасс. Вот, если, допустим, любой гражданин России, который ещё не очень понимает, что это за территории такие. Москва там, Дальний Восток – мы понимаем немножко про них. Про Донбасс мы пока ничего не понимаем. Донбасс – он какой?

– Похож на Челябинск. Вот, если кратко для жителей России большой. Можно с Ростовской областью сравнить, тоже мы как бы одинаковы с ним. Южно-русский темперамент.

Там за короткое время хотят получить от жизни всё. Потому что у тебя тяжёлая работа была, ты раз, в воскресенье, получал зарплату, ну, это те времена, да, и как бы люди там максимально гуляли, максимальное такая каторжная работа, вот, им хотелось кайфануть. Это хорошо описано у Вересаева. И есть целая книга «Донбасс в воспоминаниях русских писателей». Там Паустовский, Вересаев, Сергеев-Ценский, Чехов. Все об этом они вот говорят, вот такой Донбасс был.

– Каждый раз в конце своих выпусков вы говорите: «Победа будет за нами». Почему она будет за нами?

– В любом случае, в любой исторической перспективе Украина исчезнет. Такого быть не может, чтобы она существовала как государство, долгое время. Ну, мы видим: Украина просуществовала 23 года – и потеряла часть своей территории. Началась война гражданская. Они не могли даже полвека нормально там существовать. О чём говорить дальше? То есть в исторической перспективе недалёкой Украина исчезнет.

Вообще будут исчезать государства, у которых нет смысла существования. Например, Украина – она может быть или пророссийской, русской, или она может быть европейской. Но она не может быть самостоятельной, рядом с Европой и Россией.

Есть же пример XVII века, когда мы отхватили часть территории Польши, как раз которая сейчас Украина. Казаки подняли восстание. Очень перекликается. Потом мы отхватили часть территории. Потом еще был раздел Польши. И за три раздела Польши мы справились. То же самое, думаю, будет и теперь. Какая-то часть уже отторгнута, да, Крым. Сейчас отторгнется какая-то часть. И потом опять будет перевариваться, перевариваться всё.

– Сколько на это уйдет…

– Не знаю. Давайте посчитаем. Восстание Богдана Хмельницкого началось в 1653-м году, если я не ошибаюсь. А третий раздел Польши – он уже прошёл, по-моему, при Екатерине. И Польши не стало вообще. Тут же всё будет зависеть от действия войск, от многих-многих факторов. В исторической перспективе это государство перестанет существовать.

– Какой сейчас настрой у людей?

– Люди очень устали от войны. Очень устали. Но настрой один – победный. Нам нужна Победа.