Бесприданник: зачем режиссёр Богомолов защищает иноагентов

А ведь счастье ему выпало. Конкуренты разъехались, освободили поляну. Твори, режиссёр тусовки номер два.

Номером один у них выступал Серебренников – любимец дам, одетых в чёрное и серебро, умилявшихся юным сорокалетним дарованием.

По строгим параметрам табели о рангах, зафиксированной в умах тусовки, Константин Богомолов и не мог быть в первой позиции. Не потому, что его спектакли не догоняли по степени чёрствости обласканного ростовского гомосексуала. Не потому, что недостаточно Константин коверкал пьесы великих драматургов. Как раз в этом он преуспел не меньше ловкого южного брюнета.

Недостаточно извращённым тусовке кажется он сам. Несмотря на женитьбу на засидевшейся в невестах Собчак (брак с Виторганом не в счёт), добрать очков до блистательного Серебренникова ему не удаётся. Ну не вписывается без каминг-аута в цвет общества.

Вот и подъедал Костя остатки сцен, не могущих себе позволить дорогостоящую приму. Столовался по остаточному принципу, всеми силами стараясь превзойти распущенность и бессмыслицу брюнета. Ан нет. Вторые роли. Второстепенные гонорары. Позиция эпигона и конъюнктурщика.

Так бы и тащился за «маэстго». Но вот – успех. Волна общественного недовольства вынесла Серебренникова вон.

И театральные сцены, привыкшие к глумлению гомосеков над обществом, запустели, стали покрываться мхом классических прочтений. Публика стала меняться: вместо элитарных извращенцев в театры вернулись ценители русского театра, актёрской игры, одухотворённости.

Заскучала тусовка. Пришлось ей принять заменителя. Забрезжил расцвет Богомолова.

Казалось бы, срывай день, срывай цветок, пока в изгнании загнивают конкуренты, лишённые коррупционных связей, много лет выстраиваемых при участии сердобольных начальников от искусства Москвы.

Но Богомолов был бы кем-то другим (может быть, режиссёром даже), если бы вдруг почувствовал энтузиазм и ворвался на свободное место с горящим взором.

Нет, он не таков. Он взялся за дело неблагодарное и неблагородное – ныть.

Недовольство собой и своим положением даже в отсутствие конкурентов вылилось в серию статей. Нудных, вторичных, обездвиженных, как уснувшая устрица. Пафос богомоловских текстов – жалоба на судьбу-злодейку. Нет в них свежего взгляда, озарения, ничего, что не было бы уже сотни раз высказано в более зажигательных текстах. Снова он на вторых ролях. Подгребает колоски, выпавшие из-под комбайна, ушедшего далеко вперёд.

Единственное, что может вывести Богомолова в первачи, – скандал. Супруга – знаток скандала. Она всегда седлает возникшую волну. Скандалы создали ей образ спесиво брыкающейся бесприданницы. Не потому, что капиталу за ней не дают, а просто она не поделится.

Скандалить Богомолов, увы, обучен так же плохо, как интерпретировать культурное наследие. Доставшийся ему на прошлой неделе билет в спикеры ПМЭФ он бессмысленно растратил на жалобы и нытьё. В них он совершенно искренен.

Действительно, культурный кокон современной России соткан из второстепенных рефлексий шелкопрядов девяностых. Гусениц, привыкших к поощрению за порчу побегов. Тесно сплетённого между собой половыми и финансовыми интересами клубка короедов.

Чтобы не выглядеть так очевидно омерзительно, они прятались за выспренние манифесты и разговоры о главном – о деньгах, но прикрытых паутиной словоблудия об искусстве.

Таков и Богомолов. Только разбег у него короче, прыжок пониже, желчь пожиже. Сколько бы ни пытался он взобраться по волне скандала, вялые его мышцы не дадут оседлать самый гребень.

Всегда он будет подъедать планктон. Нет в нём того бузинного ведьмина жезла, на котором пугалами сидели свалившие иноагенты. Распугивая в приватизированном ими огороде культуры любые силы, пытающиеся занять грядку для посева доброго и вечного. Наивных заклёвывали специально натасканные вороны, корни подрывали зажиточные кроты. Пугала издавали ультразвук.

Но наивные и одухотворённые всё равно рвутся возделывать эту целину, объеденную саранчой. И им будет успех. А вот с Богомоловыми новый урожай не соберёшь.

Сколько бы он ни намекал, что он не с ними – не с уехавшими, не с проклинающими нас, сколько бы ни отрицал своё с ними хоть и дальнее, но родство, он всё равно остаётся зависим от них. Он кукушонок из их гнезда. Такой же, только не сумевший опериться.

Сейчас Богомолов увещевает вернуть их и простить. Вернуть в среду, где они только и могут выживать за счёт порчи великого наследия, которое оставила русская культура не только на сценах, но и в зрительном зале. Где публика понимает язык символов, жестов, намёка. Где публика – не дура, а отзывчивая и живая, как цветущий сад.

Зануда Богомолов просит вернуть им их засиженные места, восстановить зиккурат их культурного влияния, отдать им рупоры и трибуны, чтобы опять нам глохнуть от их скрипящих надменных голосов. И может быть, тогда сам Богомолов добьётся от них признания – звания спасителя и заступника.

От них он и ждёт награды. Но снова ошибается. Будет он при них холопом, потому что видят они его готовность прислуживать. Знают точный вес и объём его скромного дарования. Использовать его они могут. Признать его верховенство – никогда.

Зря Богомолов старается. Впрочем, всё, что он делает в театре, – зря. Пустое. Лишнее. Липовое.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.