Донна Примадонна

«Вернусь 1 сентября!» – пригрозило россиянам национальное достояние. – «Не надо!» – взмолились россияне. – «Если на Максима Галкина заведут дело, тогда я начну говорить и уже не остановлюсь!» – пригрозила глыбища. – «Интересно, – оживились россияне и побежали за попкорном. – Шейте скорее Галкину дело, послушаем».

«Корзинка на ножках» – сформулировала Пугачёву однажды моя знакомая, ещё в советское время. Скажете «молодёжный снобизм» – спорить не буду.

Музыкальный мир делился тогда всего на три категории: рок, «дискотня» и Пугачёва с Кобзоном. Пугачёва была хуже Кобзона, потому что её «любила бухгалтерия». Не хочу обидеть реальных бухгалтерш. Это такой художественный образ. Незатейливые пьяные бабы сидят за столом, обнявшись, и выводят со слезой: «Миллион-миллион-миллион алых роз...»

Помню, восьмидесятые, МХАТ, рощинский «Старый Новый год», где герой Вячеслава Невинного со всем своим простецким семейством как раз «Миллион алых роз» и горланил. Зал смеялся до слёз, ибо показанное было типическим и олицетворяло спёкшегося позднесоветского бюргера, который потом, собственно, всё и профукал. В общем, квинтэссенция того, что по традиции ещё называли мещанством.

Посмотрите теперь на нынешние её замки с башенками, золотые интерьеры с завитушками и прочее, неотличимое от хорОм условной Надежды Кадышевой. В стиле Луи Четырнадцатого. Практически по Маяковскому: «Изволите, товарищ, взглянуть на вашу будущую мебель?» – «Продемонстрируйте!» – «Извольте! Вы, разумеется, знаете и видите, как сказал знаменитый историк, что стили бывают разных Луёв».

Разумеется, она небесталанная. Была когда-то. Неформалка на фоне заорганизованной советской эстрады. Одна такая – в балахонах, со встрёпанной гривой, исполнявшая, как правило, хорошие песни безудержно влюблённой в неё стране. Не всей, но подавляющей её части, влюблённой как раз в эти самые балахоны и свободу поведения на сцене. В вульгарную незажатость. Она первая такая была на деревне.

А потом всё постепенно съехало в какое-то непотребство. Все эти как бы мужья, заставлявшие вспоминать пресловутое право первой ночи, только наоборот. Потом уж и вовсе стыдоба стыдная, девиантная, геронто-педерастическая. Все эти золочёные замки, вся подзаборная совершенно безвкусица, а главное – личная жизнь напоказ. Цыганочка с выходом. Шок-контент.

Но самое интересное – непонятная власть над музыкальным и околомузыкальным сообществом. Никто и пикнуть не смеет. Кажется, вот она – донна Корлеоне, крёстная мать. Речь не только о придворных льстецах вроде медоточивого Артура Гаспаряна, но решительно обо всех. О ней отчего-то либо хорошо, либо ничего ещё при жизни. Кажется, скажешь что не так – хлопот не оберёшься. Везде её люди. Неужто все ниточки у бабушки в руках?

Вот пишу, а сам думаю: может, и меня выпрет за дерзость? Позвонит куда надо, а там под козырёк.

Чем же она всех так прижала? Отчего возомнила себя глыбищей, нерукотворным памятником, национальным достоянием? Или не она сама, а её челядь? Откуда столь жаркое придыхание при одном только её имени? Репин, Врубель, Шостакович, Тарковский – знаю. А она вообще кто?

Или гипнотическое влияние оказывает? Не первое десятилетие теряюсь в догадках.

Помните дракона из великолепного советского мультика «Три банана»? Страшный дракон Бойся-Бой охранял три волшебных банана и был совершенно необорим – сжирал всех, кто его боялся. Втайне, однако, мечтал стать воробьём. Справиться с ним можно было, только имея бесстрашие, и храбрый мальчик нашёлся.

«Бойся! Бойся!» – нависал монстр над мальчишкой. – «Я правда тебя не боюсь. Я знаю, ты хочешь стать воробушком», – спокойно ответствовал мальчуган. – «Ну, прошу тебя, хоть чуточку меня бойся», – взмолилось чудовище. – «Не боюсь! Не боюсь! Не боюсь!» – «Буду чирикать, и дело с концом!» – радостно пропел дракон, превратился в воробушка и улетел.

В нашем случае главное – чтобы воробушек обратно не прилетел. Всей страной просим оставить нас наконец в покое. А ещё Филю с собой прихватить и стразы за ним подтереть.