Это всё моё модное: как Юдашкин и Зайцев двигали русский стиль
Двух дней не прошло, как мы простились с Вячеславом Зайцевым. И вот вслед за своим учителем и наставником ушёл Валентин Юдашкин.
Они шли разными путями и были для российской моды как вход и выход. Зайцев привлекал к ней внимание мира. Юдашкин выносил её на мировые подиумы.
Не сравнивать их между собой нельзя. Как нельзя и устраивать между ними соревнование. Они дополняли друг друга.
Зайцев – мастер манифеста, трансформации, выхода за рамки не только физического тела, но и личного пространства. Юдашкин – мастер детали, нюанса, обрамления.
Юдашкин был принят в Париже – этом безмерно снобском сообществе. В самой скинии мировой моды – Синдикате.
Принят хотя и благосклонно, но не без оговорок. Таков уж Париж. Таковы хозяева модного дискурса – транснациональные корпорации, которым принадлежат крупнейшие модные дома, и знаменитые бренды, и главные проводники трендов – «большая четвёрка» глянцевых журналов. Сговор? Картель? Да. Так и есть.
Коллекции русского модельера Валентина Абрамовича Юдашкина сделали невозможное – открыли двери Парижа для наших художников, нашего понимания красоты.
Юдашкин был невероятно трудолюбив. Он проводил почти всё время в салоне, который вырос до крупного Дома. Он вышел на простор промышленного производства и стал доступен не только московской гламурной публике, но и жителям всей России благодаря линии прет-а-порте и «Юдашкин Джинс».
Говоря о Зайцеве, можно смело выносить за рамки понятие вкуса. Зайцев преодолел этот барьер, выставленный скептиками. Вкус пал, как стены Иерихона от звуков труб, под напором зайцевского огненного вала. Вкус стал руинами, чепухой, о которой не стоит упоминать.
Юдашкин был ориентирован на вкус как единственную доминанту. Возможно, в его творениях был некий вызов вкусу, но он понимал и чтил его значение – преклонялся.
Такой сложный маршрут – между Сциллой европейского вкуса и Харибдой русского характера – он одолевал, твёрдо держа руль своего корабля. Невысокий улыбчивый деликатный человек, почти игрушечный в своей трогательной застенчивости, он был колоссом на российском подиуме. Величиной гигантской, которую мы ещё не успели измерить.
Все его достижения, получившие заслуженное признание – ордена, премии, дипломы, – лишь предисловие к основному тексту большой книги. Палимпсеста, над которым он склонялся всю свою творческую жизнь. В книгу он записывал свои знаки и символы, которые мы не всегда давали себе труд разгадать.
Легкомысленность самого жанра и лёгкость, с которой Юдашкин управлял этим жанром, создали у нас обманчивое впечатление беззаботного скольжения его в мире моды. Мире, наполненном незаслуженной критикой, обидчивыми конкурентами, острословами, которые существуют за счёт принижения творца.
Всё это Валентин Абрамович оставлял за рамками – всегда был свеж и устремлён в новый поиск. И поступь его была обманчиво легка.
В этом, возможно, и заключалось его остроумное понимание красоты – с такой грациозностью он вальсировал в мире моды, создавая и создавая себе пары для очередного бала. Кружась и блистая, его творения устремлялись с подиума в московские и парижские гостиные – это его время, его среда обитания, тучные 2000-е. Без него это время не осталось бы в зримых воспоминаниях. Ничему бы нас не научило.
Промелькнув и исчезнув, Валентин Юдашкин создал во многом противоречивый образ нулевых – явил нам его в деталях, которые он умел чувствовать и тщательно прорабатывать. Он воспел излишество – наше краткое рококо. И мы испили его до дна – время торжествующих нуворишей и круассанов.
Мы разгадали тайну времени, потому что нам был явлен его образ, напоминавший и великолепие маркизы Помпадур, и отчаяние Марии-Антуанетты. И мы смогли отпустить это время без сожаления, вступить в новую эпоху, которая требует от нас некоторого отрешения от соблазна.
Великий мастер галантного века новой России – мимолётного, как сама мода, – Юдашкин лёгким прикосновением, словно фея-крёстная, умел придать роскоши всему, к чему прикасался. К форме стюардесс, парадным мундирам, джинсам, мебели. Он, будто эльф, переносился с бутона на бутон, и они раскрывались цветком.
И если Зайцев звал нас в неведомое будущее, из которого приносил футуристические формы, то Юдашкин фиксировал восхитительность уходящего.
Да, это как в фильме: вдох и выдох. Или вход и выход. Два больших творца сошлись в одной точке, откуда устремились к покою от вечного скитания и поиска, в котором пребывали здесь с нами. Оба сказали своё слово. И как знак того, что им нечего больше добавить, покинули нас.
Теперь мы сами должны будем истолковать их высказывание, иносказание, притчу. Для этого с нами остаётся их наследие в музеях, книгах, альбомах, но главное – в памяти. Вписаны в наш век образы, созданные их нелёгким трудом в таком неуловимом, мимолётном, пустячном деле – служении красоте.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
