Ленин иного Разлива: чем примечателен фильм «Шестое июля»
Исполняется 55 лет с выхода на экраны одной из самых необычных в лениниане картин.
Режиссёр Юлий Карасик сейчас вспомнится разве что ранней работой «Дикая собака динго», где в главной роли дебютировала в кино Галина Польских, и телеверсией хрустального «Стакана воды», по сию пору возникающего на телеэкране и наполняющего душу неизъяснимой печалью.
В своё время привлекла внимание занятная его вариация горьковского «На дне» под названием «Без солнца», 1987 года выпуска.
«Шестое июля» же во многом опередило своё время. Переворота сознания у случайно посмотревшего его иностранца не произошло бы. Но для соотечественника лента стала громом среди ясного неба.
Имя сценариста ленты Михаила Шатрова никому ещё ни о чём не говорило. Через полтора десятилетия Шатров стал разухабисто перестроечным, а тогда был ещё тихим.
И Ленин бытовал ещё перинный, слащаво-придурковатый, вызывающий умиление. И непременно среди детей.
«Шестое июля» по пьесе Шатрова было смелым прежде всего в выборе ключевого события – мятежа эсеров летом 1917 года. Судьба советской власти висела тогда на волоске из-за терминальных разногласий большевиков с подельниками, о чём советский зритель в массе своей не ведал. В школьных учебниках на эту тему давали разве что строчку, а то и вовсе обходили разборку стороной.
Зато о мятеже знали редкие советские туристы в капиталистических странах. Проходя предотъездное прощупывание идейной стойкости на инструктаже в соответствующих инстанциях, партийного, как правило, передовика с кристально чистой биографией наставляли, как отвечать на каверзные вопросы врагов. И на вопрос, почему у нас в стране всего одна партия, отвечать следовало: сначала было две, а потом партия эсеров попыталась устроить переворот, и ей дали по шапке.
Но революционность ленты даже не в этом. И не в том, что кино стильное, почти безупречное по форме, великолепно скроенное, с завидным актёрским составом и великим композитором Шнитке. А в том, что подрывало оно свод канонических правил показа вождя.
Десакрализованный Ильич по Карасику, попав в трудную июльскую ситуацию, не только пребывает в совершеннейшей прострации, но и, простите, ест. Даже ещё трогательнее: стоит у примуса и задумчиво, по-сиротски так – сердце сжимается – помешивает ложечкой в кастрюльке какое-то варево, пока его не срывают экстренные известия. Так и остаётся не пожрамши. У зрителя слёзы.
Мало этого: всё складывается настолько для большевиков нехорошо, что, выдвигая ящик письменного стола, Ильич поглядывает на лежащий там браунинг. Мол, не пустить ли себе пулю в лоб.
Советский зритель впервые увидел Ленина, который пусть недолго, но катастрофически не знал, что делать. Разрыв шаблона.
Недаром в 1968-м интеллигенция на этот фильм валом валила, за версту чуя сладковатый дымок крамолы.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
