Без жира бесится: почему Акунин – писатель пошлый
Борис Акунин сообщил о требовании прокуратуры убрать его имя с афиши спектакля, поставленного по его книге. А зачем вообще Акунина ставить? Пустой же сочинитель.
От него пошли все эти картонные стилизации. Не хронологически, но по сути. Многие и до него замахивались. Лавров со своим графом Соколовым, Юзефович с фрикативным сыщиком Путилиным и прочие детективщики, воспевавшие в мягких обложках Россию, которую мы, к счастью, потеряли.
Их потом экранизировали в таких же дешёвых декорациях из папье-маше. Целый жанр возник. Анна-детектив, Безсоновъ какой-нибудь. Даже актёры хорошие подвязываются. Жить-то им надо.
Чудовищная какая-то бульварщина. Причём объяснить это любителям подобного чтива нет никакой возможности. Пошлость определить нельзя, её можно только чувствовать. Или не чувствовать.
Эраст, понимаешь, von Dorren. Потому Эраст, что из «Бедной Лизы» Карамзина. Графиня с изменившимся лицом бежит пруду. Полный какой-то шарман. Кич. Кто не чувствует, я не виноват.
И письмо, само письмо у Акунина аховое. Как разбавленное пиво или обезжиренное молоко. А слог тут – самое главное. В стилизации важен не сюжет, а форма подачи. История – лишь формальный повод. Читатель должен с упоением тонуть в представленном ему времени и пространстве, а уж потом следить за похождениями какого-то обрусевшего немца.
Впрочем, о чём это я? Сравните япониста нашего по плотности и магии письма хоть с недавно возникшим Александром Соболевым, и всё станет понятно. Соболева, впрочем, надо читать по-взрослому. Не всем под силу. Хотя лёгкость руки у него необыкновенная.
Помимо беллетристики, имеются у французского, если не ошибаюсь, затворника нашего Чхартишвили решительные виды на Карамзина. Не зря же Эраст. Тоже пишет «Историю государства Российского», что в высшей степени прискорбно.
Нон-фикций от литераторов не читаю из принципа. Беда не только Акунина, но и любого беллетриста (что Быкова, что Радзинского) – в главенстве вымысла над достоверностью.
Садясь за нон-фикцию, романист придумывает яркую модель человека или захватывающую версию. Безукоризненную по изяществу трактовку, на то он и сочинитель.
А потом подгоняет реальность под вымысел, одну стержневую основу. Иначе интересного анекдота не получается, читатель растечётся мыслию по древу, повествование будет рыхлым, аморфным. Станет скучно, как в жизни.
История с множеством равнодействующих причин, каковой она в реальности была, неинтересна читателю и самому борзописцу. Нет в ней коммерческой интриги.
И герои выходят такими же моноконцептуальными. Каждый – иллюстрация какой-то одной красивой идеи. Сугубо беллетристической.
Никаких оттенков, многовекторности, амбивалентности, ибо всё это размывает авторский замысел. И разумеется, если реальность не влезает в прокрустово ложе авторской воли, тем хуже для реальности.
Авторская воля Акунина меж тем принуждает читателя к яростной нелюбви к России – по причине её якобы никчёмности и преступности. Такова сверхзадача. Чем она его так обидела, если даже по сию пору кормит – остаётся загадкой.
Похоже, какая-то родовая травма.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
