Раба по любви: почему шедевр Михалкова снова актуален
В «Рабе любви», фильме Никиты Михалкова 1975 года показана как бы творческая как бы элита, замкнутая в своём коконе, живущая в мире лёгких тел и ажурных материй. Она с презрением бежала от политики. Нынешняя богема политикой, напротив, озаботилась, сохранив ту же ничего не понимающую непосредственность, хлопанье глазёнками.
Два эти состояния друг от друга мало чем отличаются. Попытка разбудить заполошную дуру Ольгу Вознесенскую закончилась рождением ещё более непробиваемой дуры Ольги Вознесенской, активно что-то требующей от кровавой тирании.
После Февральской революции в наших городах гордо расхаживали с алыми бантами в петлицах и рабы любви, и великие князья. А нельзя было эту публику будить. Она только на первый взгляд безобидная, а на самом деле создаёт контекст, воодушевляет идиотов. Не переставая подворовывать у государства.
Михалков в «Рабе любви» построил кукольный домик. И не совсем ясно, что именно там высмеивается – уклонение от борьбы со злом в пользу какой-то ерунды или, напротив, глупая причастность к борьбе. Фильм-перевёртыш.
Максаков его – как советский невозвращенец. Был на гастролях и сбёг. Выбрал свободу. Барышников, короче, или кто там был на слуху во время съёмок.
Большевики для них – глоток свободы, белые – лютая тирания. Перевёртыш.
Формально фильм был идеологически правильный для брежневского времени, а по сути – диверсия. Но попробуй «на полку» положи. Остроумный ход по загону цензуры в выкопанную ею же самой яму.
И, разумеется, милые частности, без которых никакой шедевр не шедевр. Это только недокино грешит прямолинейностью, где помимо сверхзадачи ничего не просматривается.
А тут море разливанное. Доброе зубоскальство в адрес кино начала века, упоительная пошлость навсегда утерянного времени, ностальгия, беспрерывная ностальгия. Меж тем всё летит в тартарары, герои это чувствуют, но не осознают. Боятся задуматься. Несётся астероид навстречу Земле.
А музыка, какая музыка. И всё остальное. Какой, к чёрту, Хамдамов? Можно сказать, Хамдамову повезло, что его более ранняя версия «Рабы любви» утрачена. Пересказывать эту общеизвестную историю мне неохота.
Впрочем, образ рабы с чёрными кругами панды взят один в один из хамдамовского «В горах моё сердце». Так сказать, дань уважения отставленному творцу, который своей заумью непременно бы всё угробил, а так – оставил ощущение гениальности творения, которое ему не дала воплотить советская власть.
А у Михалкова там ещё и «Три сестры» – в Москву, в Москву. И самоирония. Безусловный шедевр, шаг мастера в вечность.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
