Срывал новации: что делало постановки Романа Виктюка неповторимыми

Роман Григорьевич Виктюк родился на стыке времен, культур, языков, традиций. Может быть, оттого его натура и творчество так метались в поисках чего-то определенного, конкретного.

И, не найдя окончательно того единственного, что скрепило бы его ищущий нрав и остановило бы это движение – рыскание, он оставил после себя не место, а траекторию.

Родился в Польше, во Львове, который уже через три года станет советским, украинским, другим. Говорил, перескакивая с языка на язык: с польского на идиш, с идиша на русский...

Ставил в театрах для детей и для взрослых 18+, провинциальных и столичных, классику и современность, русских и заграничных. Все это – с налета, с какой-то хищной стремительностью, обжигаясь и торопясь, будто боялся не успеть испробовать все, оставить что-то другим.

Виктюк вошел в историю нашего театра как новатор и хулиган. Ниспровергатель устоев, гроза ханжей, покровитель мятущихся.

Всегда экстравагантно одетый, манерный и слегка высокомерный, претендующий на особый взгляд, экспериментирующий, Роман Григорьевич был опытным профессионалом. Десятилетиями работая в театрах страны, он набирал вес, наполнялся художественным содержанием, большой культурой.

А после делил все это своими перстами, унизанными вычурными перстнями, пряча за дымкой тонированных очков лукавый взгляд демиурга, повелевающего музами. Бархат и шелк его одеяний – иначе язык не повернется назвать его гардероб – словно стекали с него в декорации и лились грациозными движениями актеров, изображающих очередную фантазию режиссера.

Был ли Виктюк гениальным пророком – визионером – или мистификатором – ловким фокусником, выдававшим свои номера за новации театрального искусства, мне кажется, ни критикам, ни публике так и не удалось выяснить. Он, определенно, представлял собой самобытное явление, в котором нуждался театральный мир. Или, может быть, был тем самым пугающе типичным и упорным агрессором, появления которого театральная сцена и зал боялись.

Виктюк бравировал своей оригинальностью. Подчас непочтительной к канонам, нарушающей темп и гармонию.

Он был чрезмерным для одних и недостаточным для других. Всегда вызывал споры о вкусе и провоцировал дискуссии о морали.

Целью для него было внимание – и публика не была к нему равнодушна. Рукоплескала и «букала», выстраивалась в очередь за билетами и отворачивала с нетерпением взгляды от афиш его спектаклей.

Для одних он был ярким, для других – ядовитым. Кто-то считал, что режиссер ушел недооцененным, а для кого-то тот являлся слишком переоцененным при жизни.

И те и другие имеют равное право судить, если видели спектакли Виктюка, следили за его творческим ростом. И ведь было на что посмотреть, что запомнить, а что – захотеть развидеть.

Он умел увлечь идеей, своим художественным видением, ловкостью и живостью своего ума. За ним шли, ориентировались на него, подражали ему.

В театрах стал оформляться целый жанр – отражение его экспериментов. Это был уже не просто водевиль с переодеваниями, бурлеск или шоу, хотя элементами всего этого он умело жонглировал.

Это был Театр Виктюка. В должности худрука учреждения имени себя он и вошел в историю, будто всю жизнь подбирался к этому пьедесталу, на который больше и не могло быть ни одного претендента.

Будто его «Татуированная роза» по пьесе Теннесси Уильямса, шедшая на сцене МХАТа 27 лет, его «Реквием по Радамесу» в Театре Моссовета, «М. Батерфляй» в театре «Фора», декадентская «Саломея» Оскара Уайльда, «Лолита» и все-все-все составляло длинный караван, который он вел через барханы театральной жизни страны к подмосткам собственной сцены.

За пять лет без Виктюка наш театр познакомился с новыми фигурами и даже успел расстаться с кем-то из них, не приняв слишком одностороннего взгляда на жизнь и искусство. А Виктюк остается.

Такой же спорный, противоречивый. Для одних – изысканный, для других – вопиюще вульгарный.

Мятущийся дух в поисках себя. Воздушный змей, несомый потоками ветров, яркий и ненадежный, трепещущий и в любую минуту готовый сорваться вниз, чтобы снова взмыть неожиданно, натянув до предела нить, связующую зрителя и творца, которую он когда-то доверил нашим рукам.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.