Гостем проекта «Так сказать» стал Юрий Батурин – актёр театра и кино. Его наиболее известные работы: «Беспринципные», «Вторжение», «Страсти по Чапаю», «Вербное воскресенье».

В интервью Игорю Кольке он рассказал о родственниках на Украине, гуманитарной помощи жителям Донбасса, о коллегах, покинувших Россию и о том, что сейчас происходит в киноиндустрии.

Об Украине в 90-е годы

– Юрий, деревня Ставидла, Кировоградская область, Украина, год Вашего рождения 1972.

– Да

– Какой была Украина, скажем, до 90-х? Когда вы осознанно поняли, что такое эта страна?

– Понимание и осознание по поводу того, что такое Украина, ко мне пришло через моих дедушку и бабушку. Я – то счастливое поколение советских детей, которые были воспитаны дедушками и бабушками.

Мой отец служил в ГДР тогда ещё, мама приехала в Брест, передала меня годовалого моему дедушке, и дедушка меня увез в село Ставидла Кировоградской области Александровского района. И практически до шести лет я жил с дедушкой и бабушкой. И это была обычная украинская деревня, довольно-таки зажиточный, богатый колхоз, колхоз назывался «Шляхом Ленина», это «путь Ильича».

Всё мое детство прошло там, в окружении простых людей, живущих в селе, у которых расписана жизнь. Если ты там поздно встал, то не успел ничего сделать. Потому что жизнь в деревне очень специфическая, там действительно от заката до рассвета нужно что-то делать, чтобы хорошо жить.

Там обычно люди основную работу делают с утра и до часов десяти-одиннадцати, потом начинается жара, начинаются дела, которые уже в помещении делаются, а к вечеру, после часов пяти-шести вечера, до заката солнца доделывают всё, что начали.

– Ваше взросление приходилось как раз на Украину, на то время, когда вы жили в Днепропетровске?

– Да, конечно, на Украине я был до 92 года. Мне было двадцать лет, когда я покинул её. Когда случился распад Союза, отец как раз из Афганистана вернулся и у него получалась там выслуга год за двое. Он уже, в принципе, на пенсию мог полноценно выходить и он очень тоже хотел остаться в Прибалтике. Я говорю: «А почему ты на Украине-то не хочешь оставаться?» Он ответил: «Я не уверен, что на Украине всё будет хорошо». Я говорю: да как, там же рассказывают, смотри, там золото, там кормят всю Россию, пятое, десятое, там будут жить как в Италии, будут жить как во Франции, будут жить, как в Германии.

Я жил в Днепропетровске – это был мегаиндустриальный город, там ракеты делали, которые в космос запускали. Началась модернизация производства. Украина – одна из первых республик, которая получила целевые деньги на модернизацию промышленности. Был 92-й год, в Днепропетровске какие-то акции происходили за самостоятельность, листовки раздавали и так далее.

Помню, когда были студентами ещё – это 90-91 годы, – собирают в большом актовом зале всё училище, практически все курсы. Директор наш там ходит, и вдруг я смотрю – стоит на сцене портрет какого-то мужика непонятного, рушник, проигрыватель. Стоят каких-то два товарища в костюмах, а на месте рубашки и галстука – вышиванка. И говорят на украинском языке.

Мы тоже уже играли на украинском языке какие-то пьесы, надо было обязательно из четырёх спектаклей дипломных минимум два поставить на мове. Мы не очень, правда, любили, потому что Днепропетровск такой город был, где все разговаривали на русском. То есть когда человек начинал разговаривать на украинском языке, люди оборачивались: «кто это?» Потому что это было нонсенс. \

И вдруг со сцены начинают рассказывать, мол, вот там Степан Бандера (идеолог украинского национализма – прим.), трали-вали... Помню, как я опешил, для меня это был такой ушат холодной воды, когда вдруг я понимаю, что в училище, в котором я учусь, мне сейчас начинают рассказывать про Бандеру.

– Сколько лет тогда вам было?

– Ну, считай, 90-й год, мне 18 лет было. Да, то есть ещё Союз не развалился, а уже пошло это шатание, тектонические плиты уже сдвинулись и начали, как говорится, расползаться. Да, где-то хуже хуже было, уже начались этнические конфликты какие-то, внутренние гражданские столкновения.

Национальный подъём какой-то – да, ощущался, но это в принципе воспринималось нормально. Я ничего не видел плохого в том, что стали чаще петь украинские песни, танцевать и так далее. Но когда вдруг я понял, что у этого национального подъёма вдруг появились такие герои, как [Роман] Шухевич (один из руководителей запрещённой в России экстремистской организации «Украинская повстанческая армия» – прим.), как Бандера, я как-то немножко опешил.

То есть, по большому счёту, Украина как сформировавшиеся государство случилась уже без меня. Я застал переходный период, когда ещё окончательно ничего не установилось.

В 92-м году я просто уехал в Москву и поступил в Щукинское училище. Потом я приезжал на Украину на протяжении всех 90-х годов, и обращал внимание, что на украинских каналах стали больше говорить на мове, заметил, что какие-то начали вещи русские стали переводить на украинский язык, то есть пошел такой дубляж синхронный и так далее, фильмы начали переводить, так было смешно.

О переломе на Украине

– Когда вы начали понимать, что это уже не ваша Украина? Где та линия разлома, когда вы перестали узнавать ту страну вашего детства?

– Когда я понял, что моя жизнь будет здесь вот, да, я приезжал на Украину, я каждый раз как бы там буквально, там очень быстро все происходить начало.

Я приезжал к дедушке и бабушке, они жили своим огородом, своей пасекой, своими курочками, кабанчиками и так далее. В принципе, так все жили и это было неплохо. Они какую-то пенсию получали, маме зарплату задерживать начали потихоньку.

В какой-то момент мы прямо были что называется одинаковые, но Украина потом ещё и вырвалась вперёд, Россия дала заднюю. Я понял, что всё равно сейчас, несмотря на все сложности, которые происходят, у России действительно есть потенциал.

Да, понятно, что в 97-98 годах было совсем плохо. Первый какой-то такой луч надежды был, когда Путин стал премьер-министром, он прямо настолько контрастировал со всеми остальными политиками, которые были до этого, правильные вещи говорил. Тогда у меня появилась надежда: думаю, вот он должен стать президентом.

Я понял, что точно останусь в России, я не хотел возвращаться, тем более, что на Украине действительно очень серьёзно [всё изменилось]. Я вот приезжал – и там уже всё было на украинском языке. Было так странно смотреть переводы иностранных фильмов на украинский язык – был даже такой перегиб. Потом сделали по-другому: стали давать титры на украинском языке внизу.

Когда я слушал новости, то вдруг начал понимать, что как-то очень часто стала поступать негативная информация в отношении России, что Украина начала менять вектор. Она все девяностые аккуратненько пятилась от России, а где-то уже в конце 90-х – начале нулевых стало окончательно понятно, что Украина на Запад будет [ориентироваться].

Когда случился 2004 год, оранжевая революция, в результате которой к власти пришёл Виктор Ющенко, тогда я понял, что всё – та советская Украина окончательно умерла.

Я говорю: мне от Путина реально ничего не надо – мне от него нужны просто условия, в которых я могу реализоваться как профессионал, как отец, вырастить своих детей, чтобы мои дети могли реализоваться. Мне не нужно от него денег и так далее. И это очень важно – создать условия. Нам нужно работать над этим. И если мы это сделаем, то все остальные наши соседи рано или поздно всё равно к нам вернутся. Может быть, будет какое-то подобие «ренессанса» Советского Союза.

У России, мне кажется, нет другого пути, кроме как быть империей. Ну так вот у нас получается: мы были Российской империей, мы были советской империей, и мне кажется, что мы опять вернемся к тому, что станем империей. Какой? Вопрос, да, но это судьба наша, и понятно, что это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, мы понимаем, что ещё очень много усилий, очень много крови [будет], потому что империи становятся великими только на том, что экономически развиваются и достаточно активно отстаивают свои интересы – в том числе политические, территориальные и так далее.

То, что сейчас происходит на Украине, – это возвращение своих земель и спасение своих людей. Я очень часто сейчас наблюдаю, что люди очень сильно обозлились – вот это вот «хохлы, никогда не простим, враги» и так далее. Я всегда говорил, что в этой войне, которая сейчас идёт на Украине, ненависть нам не помощник. Это тот случай, когда мы этих «врагов» должны завоевать любовью, мы должны уничтожить лишних, но спасти тех, кто будет с нами.

Вот есть ненависть к фашистам, а есть ненависть к нашим братьям-украинцам. И к украинцам ненависть – это не тот случай, который нам поможет победить в этой войне, потому что враг не тот. Мы воюем сами с собой, со своим зеркальным отражением, это наши люди абсолютно.

О родственниках на Украине

– «Спасти тех, кто будет с нами». У вас остались на Украине родные?

– Да, у меня остались родители, братья двоюродные, родные. У меня с ними очень сложные отношения – власть украинская сделала всё, чтобы их разрушить.

– Вы не разговариваете друг с другом, не поддерживаете связь?

– Да.

– Что значит вас – сложные отношения?

– Последний раз я разговаривал с отцом, по-моему, 25 февраля прошлого года. И ещё в тот же день мне позвонил мой брат родной. Много чего высказал – ну, сгоряча, на эмоциях, я это всё прекрасно понимаю. И всё, мы не общаемся. Я через посторонние исключительно вещи узнаю о том, как у них дела обстоят.

Война-то идёт достаточно аккуратно. Не я один понимаю, как надо воевать на Украине для того, чтобы потом не получить себе там на ближайшие 200-300 лет врагов. Хотя понятно, что наши противники делают всё для того, чтобы в каждой украинской семье был кто-то убитый на этой войне. Память крови – она же она [передаётся] из поколения в поколение. Если мы пойдем по принципу «давайте там всё сравняем с землей», то что мы будем делать дальше с этой территорией, экономикой, с людьми, которые там останутся?. Ну это же будут партизаны, будут стрелять в спину. А нам ведь надо как-то жить дальше, вместе строить новую страну.

Люди думают эмоциями, у них отключено рациональное мышление. Это очень печально. Есть же очень много технологий, которые позволяют управлять толпой. Там отключили им рациональное мышление, и они вот живут на эмоциях, а другие им подогревают эти эмоции до бесконечности и они бегут на убой, как тараканы. Потому что у кого мозги включаются – тех сразу вычисляют и изолируют.

Я прекрасно понимаю, что родители, мои родные там находятся в определённом информационном поле. Я тоже нахожусь в определённом информационном поле, но я изо всех сил там стараюсь быть объективным. Получается у меня или не получается – не знаю, но у меня есть своя правда, она была задолго до этих событий.

Поэтому я, что называется, поставил себе блок. Я знаю, что с моими родителями там все хорошо, я знаю, что их не бомбят, а то, что сейчас они говорят в мой адрес – я это прекрасно уже понимаю, но я тоже не могу отказаться от своих убеждений. Я взрослый человек, я не буду молчать, я буду высказывать свою, как гражданин, как человек, который родился там, несмотря на то, что я родился в Советском Союзе и считаю своеё родиной Советский Союз.

Я пытаюсь им объяснить, что украинцы разные бывают – вот я такой украинец и таких украинцев, как я, на Украине убивают. Вы, говорю, таких украинцев убивали, убивали только за то, что они по-другому относились к происходящим событиям. Я русский украинского происхождения, и я когда с людьми разговариваю, высказываю свою точку зрения и показываю, какие украинцы есть. И поэтому я призываю людей: не надо ненавидеть таких украинцев, как я, которые сейчас в заложниках, которые молчат, прячутся, боятся. Таких очень много, как минимум половина.

Об СВО

– За полтора года, прошедшего с момента начала СВО поменялось ли что-то в сознании как у них, так и у нас здесь? Может быть, какая-то переоценка произошла?

– Я знаю, что на Украине появилось огромное количество людей, которым просто вообще пофиг на то, что происходит. Они просто устали от этого, они не хотят уже в этом жить. Понятно, я думаю, что и у нас то же самое – тоже устали.

У нас вдруг стало понятно, кто есть кто. Я не знаю ни одного человека, который бы эту войну, скажем, одобрял и хотел бы её. Но таково течение истории. Не мы эту историю делаем – мы в ней живём, мы живём в обстоятельствах, обычные рядовые граждане.

Война – это плохо, это горе, трагедия, смерть, слёзы, разрушение экономики, ухудшение жизни, можно перечислять до бесконечности. Но если война началась, то у нас не остаётся другого выхода, кроме как эту войну закончить поскорее, и желательно – своей победой.

У меня такое ощущение, что в большинстве своём люди этого не понимают. Хотя за полтора года понимающих стало больше. Но в тот момент, когда всё началось, люди не понимали, что у нас ситуация, при которой или не будет нас, или наших врагов не будет. Я могу точно сказать, что если мы сейчас скажем: «Стоп, ребята, мы погорячились», это ничего не изменит, нас уничтожат, и 90-е годы нам покажутся просто цветочками. В этот раз нас уже точно сотрут вообще: не будет ни России, ни нас, и в течение полутора лет многие люди стали понимать, что это так.

О помощи фронту

– Юрий, вы как артист не попадали в творческие десанты, которые отправляются на фронт, в госпиталя, в поддержку наших ребят? Вы никак себя не рекомендовали?

– Не попадал, но я, например, активно провожу какие-то сборы. Мы всё прошлое лето собирали деньги на лекарства, на воду, отправляли гуманитарную помощь. Я как актер среди своих зрителей и поклонников объявлял сборы.

На фронте в целом медийные люди не приветствуются, они говорят: не надо, прилетит, ранят, убьют, а мы будем отвечать. Да, там есть определенная категория людей, которые туда ездили чуть ли не со времён Донбасса.

– Про гуманитарную помощь хотел спросить. Вы же не занимаетесь военной помощью, как делают некоторые артисты? Почему?

– Да, не занимаюсь. У меня же там родители. Одно дело – когда я одной гуманитаркой помогаю, раненым, старикам, женщинам, детям. Воды, лекарств отправлю. Это немного другое всё-таки.

Если я начну помогать армии, я боюсь, что моей семье могут предъявить за это. Им же тоже там высказывают. Я всё-таки на Украине известный человек, у себя в деревне все гордились мной. А сейчас я стал врагом в прямом смысле слова. У меня мама учительница. Даже те, кто у неё учились, высказываются по поводу меня. Люди никак не могут понять, что я родился в другой стране, что во мне заложены другие какие-то ценности и что я взрослый человек. Я вообще свои взгляды не скрывал, с конца девяностых говорил: «У вас тут бандеровщина повылазила со страшной силой. Вы чего? Что творится-то? Вы понимаете, куда идёте?».

Мне даже звонили мои коллеги-актёры, мол, вот давай вместе соберём денег на фронт. Дорогой, ну я же сейчас соберу – вы об этом объявите, на Украине узнают. У кого-то в селе шарик за ролик заскочит, у которого брат, отец или ещё кто погиб. Он возьмёт топор и пойдёт моих родителей убьёт. Ну ты, говорю, понимаешь, как это всё может быть. Поэтому я не собираю для армии. Это не значит, что я не поддерживаю армию, это не значит, что я не хочу, чтобы мы победили, там, да и так далее. У меня, говорю, другие обстоятельства немножко.

– Вы из личных средств гуманитаркой занимаетесь? Или это какой-то фонд, компания?

– Нет, это не фонд. Я просто, грубо говоря, имея огромную аудиторию, через социальные сети объявляю какой-то сбор. И деньги, которые мы зарабатываем, я вкладываю в это дело. Мы покупаем на них воду, лекарства.

О культуре и предательстве

– Юрий, к каким изменениям привела спецоперация в российской культуре?

– Многие коллеги меня не разочаровали своей позицией, которые свалили, уехали. Я примерно понимал, что в трудную минуту они, как говорится, сдриснут. Ну вот они уехали – дышать стало легче. Свято место пусто не бывает. На их место пришли новые ребята.

В целом сейчас в нашей актёрской среде, по моим ощущениям, есть те кто не согласны, но молчат. Мы вообще в принципе не стараемся на съёмочной площадке говорить на тему специальной военной операции. Но если какие-то проскакивают вещи, то я вижу, что в основном в индустрии остались те, кто понимает, что надо драться. Нравится, не нравится – надо драться и побеждать.

Во всех пластах нашего общества произошли вот эти вот расколы и сдвиги в ту или иную сторону. Актёры, артисты – это более узнаваемая публика, поэтому кажется, что больше всего [изменений] произошло среди них. Но нет, это произошло во всех слоях нашего общества. В том числе среди спортсменов – огромное число атлетов поменяли спортивное гражданство. Среди ученых тоже многие уехали, потому что у них какие-то там планы, какие-то там проекты, какие-то там опыты и так далее, они там работали, они там остались, стоит отдать им должное, что они тоже ничего не вякнули. Седи ученых я практически никого не знаю, кто плюнул бы страну.

Простить тех, кто плюнул в народ, я считаю, нельзя. Тех, кто реально предал, прощать нельзя. Их [даже] не надо запрещать вернуться. Любой актер, артист существует до тех пор, пока у него есть свой зритель, кто на него ходит. Пускай возвращаются – они же здесь будут никто. Они же здесь будут ходить, как призраки, как будто их среди живых людей.

– То есть зритель чувствует эту измену?

– Зритель не простит измены. Особенно не простит тому, кого он любил, кого он вообще просто обожал. Когда после такого человек изменил и открылся вот этой обратной стороной, – это так глубоко ранит, что на них просто не будут обращать внимание.

– Это есть наказание за предательство?

– Это самое страшное наказание – быть преданным забвению при жизни, для артиста это адский ад. Те звезды, которые убежали, они же не вернутся, они там где-то будут шариться около тусовочки и так далее. Я сомневаюсь, что кто-то из них всплывёт, потому что зритель просто этого не даст. Да, может быть, чиновники какие-нибудь там наверху по дружбе, по связям попытаются оправдать, вернуть их в определённое место и так далее, но народ не будет это смотреть и слушать, рейтингов у них не будет, как и денег, вот и всё. Они совершили духовное предательство страны. Если они вернутся, они не рады будут, потому что они столкнутся с презрением всей страны к себе.

О предательстве любимцев публики

– По поводу проклятия в сторону россиян от любимцев наших советских. Ивар Калныньш заявлял, что его отношения с Россией закончились, и заявлял, что «имперские замашки россиян смешны в XXI веке». Отличилась и Барбара Брыльска, заявившая, что «русские живут в говне». Они же тоже, вроде бы, взрослые люди, состоявшиеся личности, образованные. Неужели западная пропаганда способна влиять даже на таких людей?

– Конечно. Информационное поле, в котором живут люди, – это же страшная вещь. Тем более когда люди, как ты говоришь, образованные и так далее, имеют некую известность, узнаваемость какую-то. На них же накладывается бо́льшая ответственность. У них там семья, дети, дом и так далее. Всё же может закончиться в любой момент, если они не будут придерживаться строгой позиции, линии партии и так далее.

Опять же, перечисленные тобой актеры – Брыльска, Калныньш – слишком взрослые люди. С возрастом, как это ни печально, происходят изменения в голове. Я для себя разделил людей на «до» и «после». То есть я могу посмотреть «Иронию судьбы, или с лёгким паром» или фильмы с тем же Калныньшем. Хотя наше телевидение, надо отдать должное, просто с маниакальным постоянством показывает фильмы с участием людей, которые не просто плюнули, а харкнули всему народу и всей стране. Я вот этого не понимаю в политике информационной.

– Может, это диверсия телевизионная, сознательное какое-то включение в программный ряд?

– Не понимаю. Такое ощущение, что больше нечего поставить. [Хотя] я сомневаюсь, что у каналов нет картин, там просто огромная библиотека [фильмов], которые сняли на свои деньги. Или можно поставить турецкое, индийское кино, ещё что-то. Ну то есть [нельзя] сказать, что они ставят это, потому что нечего поставить в сетку в прайм-тайм. Ну вот ты видишь, у нас же нет инструмента влиять на это. Каждый канал свою информационную политику решает сам.

Об изменениях после СВО

– Повлияла ли ваша позиция по спецоперации на профессиональную деятельность? Может быть, проекты какие-то были поставлены на паузу? Вопросы какие-то были?

– Нет, вопросов не было. У меня работы много. Работы у меня не позамораживались, снимаем много хорошего интересного кино. Мне кажется, даже очень много стало появляться фильмов как раз на тему событий 14 года. И там, помимо прочего, там этих восьми лет Донбасс, Донецк там появляться. Стали картины сниматься. Названия не буду говорить, не имею права.

– Действительно кино начало реагировать на события?

– Конечно да. Я сейчас снимаюсь как раз в таком кино по событиям, которые происходили в Крыму. Да, снимаем кино, много денег дают. Вопрос, наверное, в качестве материала все-таки.

Честно скажу, я придерживаюсь того мнения, что нас должен быть какой-то худсовет. Это не цензура, Но когда выделяются большие деньги государством на какие-то, скажем, очень щепетильные темы, касающиеся вообще в целом политики, я считаю, что должен быть худсовет, который будет принимать очень серьёзно, как в советское время, принимать эти картины или не принимать.

– Под тщательным присмотром.

– Абсолютно. Потому что можно снять а-ля патриотическое кино, заработать огромные деньги, а на выхлопе государство не получает стоящих вещей.

Вот был такой великий режиссёр – Эльдар Рязанов. А после того, как Советский Союз распался, Рязанов начал снимать свободно ни перед кем не отчитываясь – и получились два так себе фильма.

– Юрий, а важные для страны темы – это какие?

– Темы патриотизма, параллели из нашей истории и сегодняшние вещи. Многонациональная тема наша – мы большая страна, у нас много народов проживает. И все мы – россияне. Потому что в 90-е годы мы стояли на пороге межэтнических столкновений у себя в стране.

Мы настолько многонациональный народ, настолько [много] у каждого народа каких-то своих таких исключительных, национальных черт – начиная от одежды, пищи до отношения вообще друг к другу, к семье, к детям, к соседям. Мы должны эти черты перенимать друг у друга. Я вообще за то, чтобы мы принимали всё самое лучшее в мире – просто брали и копировали, перенимали и делали своим.

О будущем культуры

– Как вам видится будущее положение дел в мировой культуре и искусстве? Сегодня читал манифест Богомолова, который считает, что сегодня, когда сломаны навигационные приборы, заново сформулировать роль искусства человека можно только интуитивно. Вы с этим согласны? Как сегодня вообще найти, нащупать этот образ?

– Странно слушать это всё от человека, который принимал активное участие в поломке этого навигатора.

– Согласен.

– Сначала сбиваешь с курса, делаешь всё, чтобы сломать эти навигаторы, а теперь ты говоришь о том, что их нужно заново [создавань]. Не надо ничего заново – всё придумано до нас, всё есть. Просто другие люди должны, мне кажется, руководить театрами и ставить спектакли. По мне, ничего не поломалось, всё нормально, грубо говоря. Появились какие-то вещи, которые просто надо убрать, или поставить под контроль. Времена-то трудные.

– Что нужно убрать со сцены и в кино?

– В кино пока не могу тебе сказать, что нужно убрать, я в нём снимаюсь. Со сцены, мне кажется, нужно убрать какой-то излишний эпатаж. Не надо голыми жопами прикрывать бездарность режиссёров, да и актёров. Я старовер в этом вопросе, я всё-таки за классическую сцену.

Да, я понимаю, что могут быть разные прочтения, но этим прочтением никого не должны оскорблять. А когда ты ставишь спектакль, который наоборот вызывает именно возмущение, оскорбление, спектакль, на который ходят люди, может быть, не совсем вменяемые, какие-то извращенцы, но это отдельный какой-нибудь театр – да пожалуйста, можете творить что хотите, искать новые формы и так далее.

В целом же, конечно, хотелось бы и в кино покачественнее материала, потому что иногда ты понимаешь, что ты в той ситуации, когда тебе приходится играть практически не то, что написано в сценарии. Есть такая у нас история, что качество материала не всегда соответствует тому, чего бы хотелось. Надо повышать профессиональный уровень сценаристов и режиссёров, да и актёров тоже.

– Юрий вы меня извините, всё не могу остановиться. На ваш взгляд, культура в России западничеством не болеет?

– Что касается кино: оттуда взяли очень много всего хорошего: определённые какие-то техники съемки, аппаратуру, стили и так далее. Это всё накладывается на нашу хорошую русскую киношколу – как актерскую, так и операторскую. У нас же операторы обалденные ребята есть вообще! Просто смотришь на себя в плейбэке и думаешь: «Мать честная, я же не об этом играл, а они так снимают». Они так тебя показывают, что ты от картинки просто кайф получаешь. Думаешь: «Офигеть, какой я оказывается…»

У нас операторы офигенные, у нас режиссёры киношные офигенные, которые вот как-то вот так вот придумывают. У нас, к сожалению, сценаристов не так много хороших есть...

– Так победим.

– Да. Даже сомнения нет. Мы победим. Я знаю, что Украиной всё не закончится. Я знаю что всё будет дальше, и мы победим точно.

Это будет последняя война, после которой, я надеюсь, в нашей стране на долгие долгие годы воцарится мир, благополучие, покой. Мы будем растить наших детей и внуков нам на радость и на пользу нашему народу, нашей стране в целом.

*Признаны Минюстом РФ иностранными агентами.