Гостем проекта «Так сказать» стал Иван Охлобыстин – российский актёр, телеведущий, режиссёр, временно запрещённый в служении священник Русской православной церкви. Он поддержал СВО, был внесён в санкционный список Украины. С 2014 года регулярно посещает Донбасс.

О национальной идее России

– Иван Иванович, национальная идея для России – это «спасать весь мир».

– Да.

– Не слишком ли это самонадеянно для нас при условии, что мы понимаем, что у себя дома не всё в порядке? У нас обычно другая проблема: мы мир-то спасаем, а у себя разобраться не всегда можем.

– Ну вот так. Ничего не поделаешь. Это идея Катехона. Катехон – греческое слово, означает «сдерживающий». Переводя на обычный русский: когда строем стоят солдаты, им говорят: «Равняйсь, смирно». Они равняются смирно на самого высокого, самого красивого. Он один не равняется – все на него равняются.

Священное Писание имело в виду некий общественный, человеческий, цивилизационный центр, на котором будет висеть ответственность за стабильность во всём мире. Если анализировать историю России, мы эти функции всегда выполняли, хотим мы этого или нет.

Нас называли жандармом Европы. Оно ведь всегда так было. У нас свой вид цивилизации, что ли. Он построен не по правилам экономической или другой целесообразности, а по принципу форс-мажора. Мы всегда с кем-то находились в противодействии, потом этот «кто-то» к нам присоединился, потому что появлялся кто-то третий, кто это противодействие заводил. Таким образом у нас и образовалась такая огромная территория, что в конце концов ранние враги договаривались и жили уже вместе. Мы воевали с татарами, а теперь их отличить нельзя, собственно говоря. И так – все остальные нации.

У нас интернационализм на уровне ДНК, начиная от Аттилы, в нас есть всё, и мы всё принимаем. Предположим, европейцы с арабами не могут коммуницировать в полной мере. Вот такой парадокс, я в институте заметил. То есть деловой разговор они понимают, даже душевный, даже можно поплакаться на собственную злую супругу, но вот дальше как-то на уровне, когда раскрываются все шлюзы и когда ты полностью доверился человеку – то, что называется душевная беседа, – это им недоступно.

– Так у них есть свой вариант – глобализм.

– Да, но это уже механический вариант. Я не думаю, что в ближайшее время этого можно достичь без глобальных потерь морально-нравственного толка. То есть мы должны будем отказаться от многих внутренних конструкций, чтобы встать в единый ряд [с ними]. Вот это страшнее, это серая тьма, надвигающаяся тьма, безличие.

В нашем-то случае теория Катехона – миссия такого объединительного, что ли, порядка, это сохранение мира Божьего во всём спектре цветов. У нас же ни одна народность, которая с нами сосуществовала, не подвергалась гонениям с нашей стороны. Она вплеталась в единую череду, в этот национальный рисунок.

О будущем России

– Если мы говорим про образы будущего, у каждой же страны должна быть такая цель некая: далее – мы что? Сейчас мы проживаем какие-то последствия массового раскола 1990 года, потому что в исторической перспективе 30 лет – это ни о чём. Когда эти раны залечим, что будет дальше?

– Дальше мы будем, я надеюсь, эволюционировать. Все происходящие вокруг нас катаклизмы волей-неволей приведут нас к необходимости усовершенствоваться.

У нас же ничего нет. Мы ничего так и не научились для людей светских делать. Не научились машины делать, не научились костюмы шить, мы не имеем никакого интереса. Мы имеем интерес к танку, мы имеем интерес к балету, мы имеем интерес к чему-то более высокому, чем бытовая потребность. А ко всему, что касается бытовых потребностей, мы довольно аскетичны.

Я много езжу и много ездил по России. У нас люди умеют довольствоваться тем, что есть. И это не слабость – это даже больше сила. Но когда заходит речь о голодном папуасе, которому не достался банан, мы в тот же момент готовы взять автомат Калашникова и, несмотря на огромные потери, этот банан ему преподнести. Всех победить. Вот это есть в нас. Хтонь такая. Многие это по-своему объясняют, но, наверное, этому единого объяснения нет. К этому надо прийти. Но пока прийти мы тоже не можем.

У нас 13-я статья Конституции никуда не делась – нам запрещена идеология государственная. По мне, так это бред, колониальный пережиток. Конституция писалась в 1993 году, и, видимо, боялись, что вернутся коммунисты. Но что такое национальная идеология? Это то, что хорошо, и то, что плохо. В общих чертах. Это намеченная цель, к чему мы стремимся и во что мы веруем все вместе. Рано или поздно это изменится. Статья, я уверен, будет отменена, как и 15-я, которая ставила европейскую юриспруденцию над отечественной. Тоже это было странновато, такая доминанта.

И в конце концов мы будем вынуждены сначала обрести понимание, куда мы идём. Мы знаем, против чего. А вот за что – не знаем. Но мы должны это обрести, рано или поздно это будет.

– Это какой-то естественный процесс или должна собраться некая группа людей, которые это как-то пропишут, сформулируют? Это можно вообще искусственно как-то сформулировать?

– Не думаю. Можно очертить контуры, но они уже известны. Это идея Катехона, предположим. Её активно продвигает тот же самый [философ, политолог Александр] Дугин, но по-своему, со своими интонациями. Это идея «СССР 2.0» – [писатель Александр] Проханов, [писатель, общественный деятель Захар] Прилепин. Тоже в этом есть смысл.

Но та глобальная идея, которая появится, возникнет спонтанно, потому что мы руководимы Богом. Иначе нельзя объяснить, как мы существуем до сих пор как государство и почему мы такие.

Что Россия может предложить миру

– Очень часто на вопрос, что же мы можем предложить внешнему миру, говорят: традиционные ценности, традиционную семью. Понятно, что в этом есть доля правды и что сейчас это особенно актуально. Но как, продвигая традиционные ценности, не свалиться в какую-то дикую архаику? Недавно много шума наделало заявление Эдуарда Боякова, режиссёра нашего прекрасного, который сказал, что вообще право голоса должно быть только у мужчины, потому что они с женой единое целое, и, естественно, все так голову почесали, говорят: это, простите, как?

– Ой, ему надо в подпевку: у меня есть товарищ хороший, монах. Он бы знаете, что сказал? «Ну, конечно, всем известно: у собак, лошадей и женщин нет души».

Ну, ребят, это XXI век, новые технологии, новые отношения, всё меняется. Не может ничего стоять, мир Божий находится в развитии, он эволюционирует. Чем человек становится нравственнее, тем больше ему открывается. Когда человек понял, что ему не обязательно питаться своим соседом, ему открылось колесо. Когда он понял, что женщина имеет право голоса, ему открылся паровой двигатель. Нам задатком Господь дал атомную энергию. Видимо, чтобы мы сдерживали от самоуничтожения друг друга.

И некоторые вещи просто невозможны из соображений здравого смысла. Есть набор очевидных вещей, которые отрицать глупо. Нельзя повернуть реку вспять, хотя мы пробовали, это, правда, ничем хорошим не кончилось. Арал осушили только. Поэтому я не думаю, что это проблема. Я не думаю, что это вообще нужно обсуждать. Это такие просто хайповые вещи, разговоры в пустоту.

О семье

– Из ста пар, которые у нас официально заключают брак, семьдесят разводятся. Это вот такая печальная статистика в нашей стране. Вы практически тридцать лет состоите в одном браке, счастливо, у вас шестеро детей, и это тоже многое объясняет. Это вам так повезло или есть какой-то секрет, некая формула, к которой вы за эти годы пришли?

– Если дам универсальный ответ, то совру. Путано буду говорить, кому-то, наверное, везёт, кому-то не везёт. Но если человек к чему-то стремится, большая вероятность, что он этого достигнет. Я себя помню в возрасте 25-26 лет – я уже задумывался о семье, была какая-то логика в этом.

Что такое успех, что такое, что жизнь состоялась? Слава – да, прекрасно, я был разумный человек, я понимал, что человек ко всему привыкает: и к славе, и к яствам, и к пьянству, и к бабам. Ко всему, человек скучает от всего. Единственное, что у него остаётся, – это ответственность, которую он на себя возлагает по собственной воле. Почему – непонятно. Нельзя объяснить, почему мы хотим, чтобы у нас были дети. Это неудобно, это затратно, вряд ли это даст быстрые плоды, как в анекдоте: «И вряд ли мне водички-то и захочется перед смертью». Но тем не менее одним из главных компонентов смысла моей жизни является обеспечить моим детям будущее. Для меня таким переживанием главным было в 1990-е годы, что, не дай Бог, что случится, Оксанка (жена Ивана Охлобыстина – прим.) на улице окажется с маленькими детьми, которые даже в переходе не смогут милостыню просить. Моя ответственность превышала мой инстинкт самосохранения. Для меня это какая-то естественная вещь. Навязывать – я не знаю, как её навязывать. В церковной среде это удобнее, потому что это в канонах.

– Недавно вы дочек замуж выдавали. Какое же напутствие давали?

– Да я не люблю общих слов. Поэтому из каких-то напутственных слов я говорил только слова восхищения: что слава Богу, что так, слава Богу, что нашёлся человек, который тебя полюбил, что задача и того и другого – по-собачьи быть преданными друг другу. Всё не главное – главное, чтобы любили, чтобы рядом находился человек, который – твоя составляющая.

Мы же за гранью бытия, если по факту венчания превращаемся в одно существо – андрогин. То, что пытаются там сделать в Америке искусственным путём, у нас автоматом ждёт в удачном варианте за гранью бытия. И мужское, и женское сочетается для того, чтоб познать мир во всей его полноте.

– У вас были противоречия в семье по поводу СВО, когда всё началось? Был ли какой-то общий сбор?

– Нет, все знали, что я с 2014 года активно поддерживаю Донбасс.

– Вы – да, а дети?

– Я свозил туда детей, а оттуда никто не возвращается либералом. Я поступил самым практичным способом. Мы ездили несколько раз с гуманитарными поездками: они поговорили с людьми, поговорили со своими сверстниками, оценили ситуацию.

Общей истины нет. Вот сейчас говорят: вы бомбите Украину, мы бомбим вас, мы правы, они правы. Все правы. Но если на нашей стороне – мы придерживаемся нашей правды, universum не существует. Правда есть Христос, и только Он, а Он воплощён в Любви. Рано или поздно это произойдёт со всеми. То есть это понимание обретут все.

Кто-то не согласен, кстати, из детей. По каким-то вопросам много неясности из-за того, что и у нас много неясностей. Опять же, мы знаем, против чего мы боремся, но мы не знаем, за что.

О современной молодёжи

– Вы воспитали шестеро человек, можете спокойно оценивать современную молодёжь в разных возрастных категориях. Она какая – российская молодежь?

– Тоже это вот дилемма, надо сегментарно рассматривать. Следующие за нами – такие же, как мы. Они мало от нас отличаются, они от нас унаследовали, общаясь вплотную, находясь в том состоянии рассудка, когда могли понимать, как мы воспринимаем происходящее и придерживаться этого. Это естественно.

А вот уже с поколением 16-17 лет [всё иначе]. Мне кажется, что в силу огромного множества недоговоренностей до сих пор – в нашем публичном поле, в нашем государстве, которые мы не решаем, чтобы не было больше крови, как-то тихо пытаемся пройти, – из-за этого будет поколение Базарова (персонаж романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», нигилист).

Сейчас тоже много людей русских уехали заграницу, несколько миллионов. Да, это неприятно, да, это какой-то показатель того, что мы не смогли воспитать их сильными людьми. Они слабые. Но они никуда от нас не денутся, они могут не любить нас, они могут осуждать нас, но их дети будут делать татуировки с нашими профилями у себя на груди, потому что мы будем самое главное, что было и есть в их жизни. Они всегда будут причислять себя к русской цивилизации, даже если будут с этим бороться. Бороться можно против чего-то, что существует, что ты признаешь, вот, а потом конфликты все закончатся и останется только понимание того, что они относятся к этой культуре.

Молодцы европейцы всё-таки: экономическая целесообразность не оставляет места мудрости, не позволяет шагнуть за пределы здравого рассудка, довериться интуиции. А интуиция мне подсказывает, что чем больше будет нагнетаться русофобия, тем будут сплочённее ряды русских людей заграницей. И это будет уже другого вида экспансия, которая в свою, потом чуть позже, я думаю, приведёт к увеличению наших территорий, ну если, видимо так, материально.

Это, я думаю, породит целое поколение новых художников, новых литераторов, новое культурное поколение. Которое тоже в своё время вернётся обратно и в счастливой спайке мы продолжим существовать. Нагнетая истерию вокруг русских и вот эти русофобские настроения поддерживая, они нас делают едиными. Мы вообще вошли в 24 число прошлого года населением, а вышли нацией, правда вместе с нами так же сделали и украинцы.

О советскости

– Вы считаете себя советским человеком?

– В определённом смысле – конечно. Советского Союза – нет, и было бы нездорово себя считать советским человеком в полной мере. Но я интернационалист, для меня, предположим, не существует ни наций, ни рас. Мы в советской манере можем друг над другом смеяться: русский – над грузинами, армяне – над азербайджанцами, но вообще вместе – это одна каша, мы не видим различий. Я не могу отличить русского от украинца. Вот это унаследовал я из детства. Я же очень кратковременно зацепил период советский.

Потом – тягу к общественной активности: я уютно себя чувствую, когда приношу пользу. Предположим, мы много ездим на Донбасс, но для нас это такая внутренняя, личная потребность, не потому что мы хотим отличиться или отдать долги перед [кем-то]. Нет. Приезжая туда – будь то гуманитарка или что-то ещё – мы чувствуем, что мы нужны, мы чувствуем смысл жизни.

Там всё по-другому, там и музыка слушается по-другому, и вкус ты обретаешь, аппетит прекрасный, сон, потому что в любой момент ты можешь умереть. Кто-то заметил из публицистов, что за последние 30 лет мы утратили ощущение смерти. Так или иначе мы понимаем, что это такое, так или иначе мы готовимся к этому, так или иначе мы ограждаем от этого близких людей, стараемся это мгновение отсрочить, но это всегда было в нас.

Культура последних 30 лет, психология последних 30 лет эту мысль о смерти заретушировала – она отдаляла, засмеивала. И этот предполагаемый стресс или вопрос не завершённый, не имеющий ответа, бытийный вопрос как-то ушёл на 25-й план, а на первый план вышли вещи не серьёзные. Мы перестали думать о жизни и смерти, мы стали очень такие поверхностные. Оттого и больше депрессий, оттого и много непоняток.

– То есть должно встряхнуть нас?

– Да, без этого никак. Всё, что происходит сейчас, будет нам на пользу. Это горестно, это печально, это больно, но это так.

О разладе с Украиной

– Как вы сами себе объясняете, с чем так яростно сражается украинство? Я понимаю про западную пропаганду, но она же легла в очень удобренную почву. Настолько удобренную, что они так самоотверженно отреклись от своей религии, от своей культуры, от своей истории, хотя корни и это сила.

– Там были предпосылки, начиная от церковного, религиозного конфликта, унии. Много территориальных споров, много спорных земель, переходящих то от австро-венгерских к Речи Посполитой, то наоборот, то к России. Потом, американцы деньги не пожалели, в отличие от нас, дураков, которые ничего не делали кроме как спекулировали. Планомерно готовили, подготавливали – а там южане, опять.

Понимаете, южане любят, чтоб всё шумливо было. Правда, они быстро и стихают. Северяне пока раскачаются, пока обуются, пока валенки, пока ружьё, пока медведь, а здесь всё быстро. Быстро посмеялись, быстро постреляли, быстро побегали. И вот так получилось. Мы недоглядели, мы виноваты – это факт. Американцы помогли – тоже факт.

Боюсь, что я не в состоянии, как и другой человек, дать обстоятельного ответа на этот вопрос. Всё комбинируется из чего-то. Всё надо рассматривать индивидуально и применительно к тому или иному городу, области. Для меня это ещё мозаика не сложившаяся, честно говоря.

– Советское, что есть ещё в этих людях, может ли стать основой для будущего компромисса? Чтобы мы сели в какой-то момент, выплакали сначала и потом уже договорились.

– Я уверен, что так и будет в какой-то момент. В какой-то момент Украину кинут. Европейцы всех кидают, американцы всех кидают – экономическая целесообразность в основе мотива любого поступка лежит. Разумеется, это так. Немного механистическое мышление.

Украинцы будут сначала недоумевать, потом раздражаться, потом обидятся, и у них будет, я думаю, что отдаление от иллюзий возможности жить в Европе и с Европой, как они этого хотели – наивно, как южане, как дети же. Потом, всё-таки не все разорвали с Православной церковью, и Восточная Украина, да и, собственно, Центральная Украина, она набожна. И я думаю, одним из параметров такого воссоединения будет Православная церковь. Причащаясь из одной чаши тела и крови Христова, ты забываешь о политике, обо всём остальном. И мы, и они с удовольствием воспользуемся этой возможностью.

Потому что мы же понимаем, что мы родные люди. Да, самые страшные конфликты происходят в семье. Потому что внешний мир – он внешний. Он тебя так не трогает, как конфликт с близким тебе человеком, которого ты любил. Нет ничего страшнее разлуки любящих друг друга, скандала в любящей семье.

В итоге, я думаю, в будет одна страна, будет один народ, всё уладится. Даст Бог, что мы воспользуемся полученным знанием, что у нас ни фига нет. СВО открыла это – что ни гвоздей, ни подшипников, что голые мы с палкой-копалкой в руках. Наконец-то будет поощряться наука, образование, культура в нужной степени без глобальных откатов. Наконец чуть-чуть изменится архитектура государственной власти. Не то чтобы облегчится – она универсанализируется, с учётом современных реалий будет. И мы будем вместе.

– Там нас слышат?

– Слышат. Ну, знаете, странная статистика. Вот – Одесса. Берём 16 год, 17 год. Процентное соотношение тех, кто не принимал нас совсем, прям вот яростно, это 80%. А сейчас 50 на 50. Казалось бы, да? Бравурные отчёты о победах с той стороны, что всё пропало, всех в Гаагу, у них ничего нет, ржавые автоматы. Нет, мир понимает, что рано или поздно Родина Мать перевернётся на другую сторону и грудью задавит неказистого младенца. Всё это уладится.

СВО не заканчивается, то есть, она не начиналась сейчас. Она началась в веке в пятом. Так собиралась Россия, это просто продолжение. Мне не нравится аббревиатура, честно говоря. Мне вот нравится «война». По мне, это священная война, потому что для меня очевидно, что ничем те дикости, которые происходили на той стороне, объяснить кроме как мистически нельзя. Это чистой воды бесовня.

В 12-м году мы поехали с супругой в Киев, помочь нашим киевским друзьям снять документальный фильм о Киеве, для европейцев. Но кроме прочего мы съездили на студию. На киностудию, где снимался фильм о Луке Войно-Ясенецком – это святой, хирург. Посмотрели отрывки, вышли. Это находилось недалеко с площадкой для вертолета Януковича, Поклонной горой, где был музей Голодомора, и крест стоял на холме.

Когда мы вышли, мы увидели следующее: гражданка довольно такой соблазнительной наружности, без лифчика, в одних трусах с бензопилой, гогоча, пилила этот крест, а вокруг, хихикая, стояли люди и снимали. Я тогда сказал: вот оно, кажется, начинается, на этом всё. И так оно и случилось, в общем... Много чего было. Я примерно представлял, как оно будет происходить.

В 2008 году я поехал в Псково-Печерский монастырь к своим друзьям-монахам в гости. Они говорят: «Сходи к нашему старцу Адриану». Дивный совершенно человек был, Царство ему Небесного, святой действительно жизни. От них, как от лампы Чижевского, знаете, чувствуете физически. Ты находишься с рядом ним и чувствуешь себя значительно лучше, нежели не рядом с ним. Вот прям биологическои. И уходя, я спрашиваю: «Отец Адриан, а будет война?» «Да, будет. С Украиной», – сказал он. Меньше всего я ожидал, что будет с Украиной, тогда ничто не предвещало.

О патриотизме

– За тридцать лет отношение к слову «патриотизм» настолько изменилось, что практически на уровне неловкости. Сейчас есть некое ощущение, что общество делится: либералы, которые за три копейки готовы брусчатку с Красной площади продавать везде, с другой стороны такие мрачные патриоты, значит, вцепились руками, губы сжали и вот они такие патриотичные…

– «Кирпич не отдам».

– Враг не пройдёт, да. А где-то между стоят люди такие, ну, условно назовём, обычные: «Что происходит?» Как вот этот градус патриотизма поддерживать ровно? Вот такая ровная температура по всей больнице.

– Ты задаёшь сложные вопросы, я буду давать сложные ответы. Я не уверен, что мы сейчас в состоянии, опять же, сформулировать единую некую доктрину, в соответствии с которой мы можем выстраивать всё остальное. У нас нет идеологии – соответственно, чего мы будем? Что такое патриотизм? Каждый переводит по-своему. На этом поле каждый суслик – агроном. Когда это дело уладится, тогда мы на уровне Конституции, на уровне уже высоком, сможем развивать теоретическую часть.

Я думаю, что сейчас нужно заняться практической частью – восстановить систему пионерских лагерей. Человек – то существо, которое можно дисциплинировать и воспитать, и он будет тебе за это благодарен. Видим на примере воспитания своих детей. И когда это все как-то наладится, а оно должно наладиться, тогда уже будем думать о теоретической базе.

Мы должны обрести заново понимание, что такое патриотизм. Мы его обретаем с каждым новым погибшим на СВО. Мы его обретаем практически кровавым путём, к сожалению. Мы могли этого избежать. Но вот так, по грехам нашим, как говорится.

Об уехавших

– Вас очень многие критикуют за такое мягкое довольно отношение к людям, которые уехали. Буквально на днях гудел весь интернет, что вы оправдываете Урганта, способствуете его возвращению. Я хотела, кстати, вспомнить концерт, который в сентябре прошёл, где вы вышли и тоже наделали много шума в прямом и переносном смысле, крикнув: «Гойда». Потом по интернету это волнами расходилось. В общем, такой призывный клич «гойда», то есть «вперед, собраться»...

– Собраться, перевешать воров, вернуть людям то, что они заслужили.

– Как с этой позицией может ужиться позиция компромисса с людьми, с которыми, может быть, нам не по пути сейчас, а где-то они даже вносят такой глобальный деструктив?

– С кем-то нельзя мириться, кто-то откровенно предатель, кто-то враг, предатель, слабый человек, ничего кроме как брезгливости не вызывающий. Вот прям есть явственные враги, и к этому они пришли как сатанинскими путями – гордыней и алчностью. Берём Невзорова*, Фейгина* из таких из более менее ну известных нам имен. А есть люди, которые потерялись, которые жили иллюзиями, тот же Шендерович*, из говорящих, кто у нас совестливый ещё есть.

– Ну, Шендерович* – прямо откровенный русофоб.

– Он не русофоб. Нет, Шендерович* не русофоб, у него есть внутренняя модель о справедливом мире, и он идеалист, и либерально настроен, и не накрученный идеалист. Посмотрите, что сейчас творится, на него гонения там, на бедного, но он не отказался от наших мальчиков, как говорится.

– Ну это вот уже такая сложносочиненная конструкция, которая сейчас тоже вряд ли людям будет понятна. Они либо «Гойда», либо «ну он мужик-то вроде хороший, а там есть нюансы». Эти нюансы сейчас воспринимаются очень болезненно. Если человек не вышел и не покаялся, то он враг, он плохой. И как только это поле начинает размываться, это действительно не очень хорошо сейчас, потому что мы или там, или там.

– Бог – в мелочах, дьявол – в крайностях. Всё-таки нам придется, как это ни неприятно, разбираться индивидуально с каждым случаем, иначе мы можем свалиться в необъективность и стать нежеланны Господу, а это единственная наша серьёзная крыша, потому что на все остальное, как выяснилось за последние полтора года, надеяться нельзя. Только на Бога и на себя. Бог, семья, Россия, вот.

Придётся разбираться. Есть – враги, есть – потерявшиеся, есть – запутавшиеся. Можно им дать шанс, это для нас болезненно. А «Гойда» касается в первую очередь тех, кто нас топит. Нам не страшны внешние враги – нам страшны внутренние: непреодолимая алчность коррупционеров среднего звена, некомпетентность руководящего состава на местах.

– Если вернуться к тому, что вы сказали, что нам придется разбираться с каждой историей...

– Индивидуально, да.

– Опять же, нам придется, но нет никакого встречного движения. У того же Ивана Урганта была масса возможностей выйти и объяснить свою позицию. Просто как-то поговорить, но этих же движений они не делают.

– Это нужно рассматривать в большей части как недуг, недопонимание, глупость, слабость. Иногда больные люди должны исцеляться насильственно. Это звучит не очень. Надо это сформулировать.

Будем лучше их. Мы великий народ, нас ждёт великое будущее, нас ждёт всё великое – к сожалению, и беды тоже. Уж, если одно – то другое. Если хочешь быть великим, переживай великие потрясения, без них ты не станешь великим.

И как великий народ мы должны позволить себе такую роскошь, как милосердие, как мудрое милосердие, способность к рассуждению, мы не должны этого терять. Мы не должны биться в истерике, несмотря на искаженное криком моё лицо на Красной площади: «Гойда».

– Многим понравилось.

Понятно, потому что вот эти сопли, это «сю-сю, му-сю, я вас сейчас расскажу, посмотрите схему» – а для русского человека... Ну что конкретно-то, что надо, что мы испытываем? Вот мы испытываем «гойда», пришло время весёлых чуваков с собачьими головами и мётлами, потому что ну больше это невозможно. Беднее русскому человеку быть нельзя, незащищённей русской семье быть нельзя, что-то с этим надо делать.

– Если мы дойдем до какого-то такого личностного разбора каждой истории, то это явно будет не сейчас, потому сейчас люди к этому не готовы и раздражаются.

– Сейчас не готовы, но иногда я могу позволить себе эту роскошь – закладывать на будущее, потому что все знают: я конченый, я конкретный демон, меня даже не критикует либеральная сторона, потому что ну мной все ясно. И, наверное, ни у кого нет сомнений, какой стороны я придерживаюсь, и поэтому я могу себе позволить на будущее вот эти зацепочки. Как великий народ, как представитель великого народа-Богоносца, я думаю, должны себе позволить эту роскошь.

О Смольянинове*

– Ваш крестник Артур Смольянинов* признан экстремистом у нас на территории РФ. Если бы появилась сейчас возможность пообщаться, что бы вы сказали?

– Да ничего бы не сказал, он гордый человек, очень талантлив, трудолюбив. Я познакомился с ним, когда ему было 14 лет, и он уже зарабатывал, по сути, кормил свою семью. Это многодетная семья без отца, я могу ошибаться, но в общем, он серьёзный вклад сделал в бюджет своей семьи.

В нём есть как излом, но это на уровне гордости, это что-то вот художественно-артистическое, истерическое, извечно бабское в русской душе, бердяевщина. Я вот думаю, что он не стал бы воевать никогда. Но что случилось – то случилось, я сейчас только разозлю зрителя. Я к нему неровно дышу, потому что он мой крестник.

Да, он враг, но буду за него молиться и подавать записки за здравие, потому что он мой крестник. Я ответственен за него перед Богом, я плохой крёстный, я не воспитал своего крестника. То есть тоже надо быть объективным. Меня неприятно удивило, что в интервью где-то он сказал, что хотел бы меня увидеть на скамье подсудимых. Я не знаю, может быть меня действительно нужно на скамью подсудимых, может я чего-то не знаю... Но услышать это от человека, чьим крёстным ты являешься – это не по-нашему, это не по-русски, это не ордынское вот.

О Михаиле Ефремове

– Ещё один близкий для вас человек, близкий ваш друг Михаил Ефремов. Недавно прошла информация, что он в 24-м году может выйти по УДО. Вы что-нибудь знаете об этом?

– Дай Бог ему, он взрослый человек, он больной насквозь. Я думаю, что сейчас он нам очень пригодится, он прекрасный режиссёр. Опять же, у меня видите как, у меня человеческое берёт верх над общественным. Он мой кум, он крёстный моей дочери Анфисы, мы с ним прожили рядом десятилетия. Он очень хороший человек, он часто меня выручал. У нас вообще это принято в среде – друзей довольно много, но есть круг какой-то совсем родных, уже больше, чем друзей. Он мой родственник, поэтому я тоже всегда его буду поддерживать.

При этом я его не оправдываю, да, это убийство было, да, он должен был понести заключение. Ну вот, опять же, это проклятое ордынское: если бы у меня была возможность, я бы приложил все усилия, чтобы он не сидел в тюрьме. С другой стороны, если бы он не сел в тюрьму тогда, то вот представьте, где бы сейчас он находился. Он бы находился тоже в тюрьме, но уже со сроком 20-25 лет, потому что сто процентов по пьяни он чего-нибудь ляпнул.

Он же был флагман вот этой либеральной всей истории «гражданин и поэт». Сначала мы с улыбкой, это нравилось всем, смешно. Критики должны быть, если это художественно, то это ещё лучше, а потом всё за грань выходило, и вот дошло до уровня трагедии в другой области, ну вот так.

Вообще странная история, он не пил очень долго за рулем. Он выпивал, да, но у него была авария десять лет назад до этой истории и он зарекся не пить. Я его ни разу не видел пьяным за рулём, он даже с похмелья не садился за руль. У них был дивный человек вот в семье, взрослый мужчина, водитель, который помогал, он развозил детей, Соню возил в институт, Мишку забирал, если случались там какие-то застолья. Он боялся этого. Всё когда-то случается. Как так получилось?

– Я понимаю, что сложно сказать за него, но всё же, как думаете, он другим человеком выйдет?

– Да, да, да, да, это искорёженная душа, это трагедия. Надо знать Мишу просто, Миша хороший человек, нет страшнее судьи для Миши, чем сам Миша. Он может капризничать, может раздражать, но он хороший человек.

О списках на ликвидацию

– Ещё один знакомый Ваш, тоже о котором недавно очень много говорили и мы все переживаем и желаем здоровья, – Захар Прилепин. После теракта, который произошел с ним, после убийства Владлена Татарского, Дарьи Дугиной, вы по-другому посмотрели на то, что происходит?

– Нет, мы все готовы умереть по большому счёту. Мы обсуждали эту возможность с Захаром, да и с военкорами, и военкоры понимают. Есть списки, по которым мы подлежим ликвидации как «певцы войны»– так они, что ли, называют нас. «Ворон, кровавый ворон русского консерватизма» – я действительно «кар-кар».

– Страшно?

– Не знаю, я не думал об этом. Смерть – это вещь внезапная. Ну а как от этого уйти? Никак. Кто-то должен.

Я шут его величества народа, мне дали образование такое, я сам этого хотел, люди относились ко мне очень хорошо, и у меня обязательство – утешать людей по-своему, где-то смехом, где-то изящной мыслью, но я должен быть с ними.

Есть профессии – в том числе и актёрская, – которые не могут существовать вне среды. Медики – вот они не могут, если начинается что-то плохое происходить, они должны быть всегда со своим народом. Художники, актёры – то же самое. Они в сложные времена должны отвлекать народ, поднимать боевой дух. Есть набор специальностей, которые не существуют вне среды. Я – шут его величества народа, кровавый ворон русского консерватизма.

О необходимости поездок в зону СВО

– Вопрос, который всем задаю. Вы сами сказали, что люди, которые попадают на фронт, в зону СВО, не имеют возможности остаться либералом. Нужно ли как-то поставить такую практику на поток и насильно туда везти или всё-таки нет, это должно быть личное решение? Потому что это некая честь – поехать в зону СВО и там выступать перед людьми, которые жизнью своей рискуют и многие погибают за страну.

– Это вопрос паспорта лояльности, как бы я назвал. Отвлекусь, римлянином можно было стать, если ты вступал в легион и какое-то время воевал за Рим, тогда вопрос твоего гражданства рассматривался. Здесь точно такая же история: ты можешь служить искусству, ты можешь служить высокой науке, на тебя могут тратиться деньги государственные, бюджеты, чтобы ты мог экспериментировать, искать, учиться, развиваться, но ты должен это доказать.

Раньше ездили на картошку – смешно и сентиментально, самые лучшие воспоминания. Вот то же самое можно сделать и сейчас: первокурсников, студентов отправлять в те зоны, которые находятся на сложных территориях, но далеко от линии соприкосновения, всё-таки обеспечить определённую безопасность. Это очень будет хорошо для воспитания, ребята и девчата поговорят со своими сверстниками, своими глазами посмотрят, что происходит, и почувствуют, переживут то сладкое чувство, о котором я рассказывал в самом начале нашей беседы, – чувство, что ты нужен, эту необходимость.

– А я спрашивала именно о людях медийных, известных. Ну вот, значит, это не то, что ты хочешь поехать, а это ты поедешь, потому что надо.

– У нас так это всё неорганизованно, нужно не просто захотеть, а нужно прям самому заняться организацией и реализацией своего желания. Потому что вот я предложил в своё время, в том году, говорю: «Давайте сделаем новогодний огонёк от линии фронта, ну хотя бы вот с территорий, которые находятся в этом стрессе, Донбасса». Это понравилось МО, это понравилось на канале «Звезда», это понравилось АП, но мне стоило диких трудов, в общем, их скоординировать, потому что тянули до последнего.

Надо отдать должное профессионализму ребят уже на местах, потому что в итоге добро дали за две недели только, и мы в Луганске собрали, там и Денис Майданов был, и Маршал был, много кто был. И такой он родной был, простенький концерт, но с точки зрения общества, которое было в зале, это было очень серьёзно – я не помню столь серьёзной аудитории, там были в буквальном смысле герои, они пришли с женами.

Сделано всё хорошо, но можно было бы из этого суперсобытие сделать, просто не было заинтересованных лиц, приходилось через силу всё делать. И вот как ждать от человека решения туда поехать, ведь никто ничего не знает, координации никакой, наугад. Мы наугад с Оксанкой – ну, мы авантюристы, мы тушинские панки, – мы вышли прям, снизу постучали, ничего нас не смущало, а другим это невозможно, другие при театрах, у них графики, у них гастроли, они не социализированы в этой области, они не ходили в туристические походы, не поднимались на Эверест, не спускались на дно моря, их не интересовало, как себя чувствует человек в истребителе на сверхскоростях. Есть люди такие, и большинство таких людей. Вот они бы готовы были, но не организована механика этого всего.

– Вот по поводу неорганизованности, люди, которые, мягко говоря, негативно воспринимают всё, что сейчас происходит, говорят: «Ну, вы же видите, что бардак, почему мы должны поддерживать это государство, когда у нас мобилизация с глобальными проблемами, оснащение армии с глобальными проблемами»? Что можно им ответить?

– Потому что там умирают наши ребята, потому что едут ребята из глубинки, из деревень, и от нас едут, и Истринский район, и из Москвы. Они едут и оказываются во вьетнамках одних на поле боя со ржавым автоматом, и их убьют. Вот поэтому надо, мы можем только так помочь.

Наверное, это как-то должны решать иначе, но пока я не вижу никакого решения, кроме как личной помощи, взять на себя ответственность и обеспечивать этих ребят, чем должны их обеспечить, но не обеспечили. И на этом этапе предъявлять кому-то претензии – это только время терять. Это расследования, это тайны следствия будут, 355 серий, 8 сезонов. А времени нет, они умирают каждую минуту. Мы отправили буквально неделю назад три машины-батона – одну машину уже разбомбили. То есть опять надо что-то.

Мы содержим 16 семей, которые лишились кормильцев, многодетных, и у которых старики-родители там живут бесконечно бедно. Я не могу это ничем объяснить, я не знаю, как выйти из этой ситуации, кроме как напрямую связаться и помогать, только так.

Что будет дальше

– Что нам дает надежду на то, что у нас получится, что мы справимся?

– Ничего, кроме личной убежденности. Я был воспитан за последние 30 лет как раз не обществом потребления, а приходским окружением. В своё время меня это спасло от верной гибели, потому что мы горячие ребята и девчата были.

Я находился в этой среде долгое время, и бытовала в этой среде бытовала масса поверий, историй, слухов, фактов, из которых я сплёл для себя некую картину мира. Из того, что предрекали наши святые, из того, что говорил мой духовный отец, из того, что я слышал от людей, которые вызывали у меня вот духовный пиетет – патриарх Алексей Второй, предположим, старец архимандрит Иоанн Крестьянкин, вот тот же старец Адриан, старец Авель. В силу того, что большинство того, что они мне говорили, исполнилось, произошло, я верую в то, что они говорили о том, что будет дальше.

– А что будет дальше?

– Дальше будет у нас тяжёлый экономический период, что естественно, потому что у нас, видите, неповоротливая государственная система, не отлаженные социальные институты, у нас очень много проблем. И Пасха кровавая, Пасха голодная, Пасха победная вполне могут себе быть, несмотря на то, что мы импортируем зерно, но тем не менее в нашей стране может быть всё.

А ещё в этом бардаке и хаосе потом, значит, будет эпоха катаклизмов, причём природных, в том числе, как я понимаю, которые будут сочетаться с общественными. Потом много людей из Европы, из Америки, со всего мира соберутся в России, мы станем колыбелью мира, что тоже в принципе можно оправдать: мы находимся на самом спокойном участке тектонического пласта, до нас кипиш природный, глобальный, армагеддон такой внутренний, дойдёт в последнюю очередь, поэтому не будет ничего удивительного, если будут американские, немецкие, французские поселения за Уралом, за Миассом, ничего в этом не вижу вот странного и фантастического.

У меня друзья – немцы поволжские, которые уехали в 70-80-е годы. Сейчас очень много семей вернулось обратно, они не в состоянии поддерживать свой бизнес, очень дорого по энергоносителю. Да, они знают: бардак, коррупция, но они знают, что они наши. И не только те, кто уезжал отсюда, – с ними приехали и немцы коренные.

Сейчас строится несколько поселков для американцев, тоже там отдельная техасская история, потому что они вот ну никак не могут привыкнуть к тому, что мальчик должен ходить в туалет с гендерной вариацией, и что можно обучать девочку в 4 классе рукоблудию такого, в качестве обязательного предмета, ну обязательного знания. То есть для них это все дикости. много верующих людей.

Всё-таки сейчас Россия – это потрепанное, но по-прежнему знамя всего консервативного мира. У нас, несмотря на все недостатки внутренние, есть вот эта возможность здорового микса: и консерватизм, и свобода внутренняя, мы вольные.

Вот, нас осуждают – рабы Божьи. Да, мы рабы Божьи, но больше ничьи. Мы внутренне очень свободны, и это есть в каждом, и поэтому ничего не будет удивительного, что Россия станет колыбелью мира, а потом, наступят уже времена, значит, дальнейших конфликтов, ну будет какая-то эпоха спокойная и так до конца света.

А как будет точно, Христос говорит уже в Евангелии: «Никто не знает сроков, кроме Отца Моего». Кто говорит, что знает, как будет точно, – тот врет. Это только Бог может сказать, как будет, а Он делает всё, как мы любим. Как Татарский сказал: «Будет всё как мы любим».

*Признаны Минюстом РФ иностранными агентами.