Владимир Стеклов играл в таких фильмах, как «Гардемарины, вперёд!», «Узник замка Иф», «Ближний круг», «Увидеть Париж и умереть», «Мастер и Маргарита», «Петербургские тайны».

С 2021 года артист посещает Донецкую и Луганскую народные республики (ДНР и ЛНР) с гастролями и гуманитарной миссией. Внесён в базу сайта «Миротворец» и в санкционный список Украины.

В интервью «Абзацу» Владимир Стеклов вспомнил начало событий на Майдане, свои поездки в Донбасс и на передовую.

О сегодняшней культуре

– Владимир Александрович, уже год идёт СВО, возможно ли сейчас, чтобы культура существовала вне политики? Ну вы же знаете, как часто любят артисты говорить: «Я вне политики, я этим не интересуюсь».

– Да, судя по примерам, которые уже многим известны, это возможно. Я не считаю сам, что компромисс в этом случае возможен, но примеров тому немало. Я всё-таки немножко в стороне, это вот такая независимость.

Когда всё спокойно, тихо и мирно, тогда мы можем профрондёрствовать каким-то образом, бодаться с ныне существующей властью, строем и прочее. Этим самым мы в любом случае выказываем свою такую независимость.

– Даже если классику брать, то мы на многое смотрим сейчас по-другому… Наверное , чувствительность другая. Может ли себе позволить человек от искусства не учитывать эти обстоятельства? Чувствуете ли вы сейчас, что зритель изменился?

– В провинции люди стали как-то разборчивее, придирчивее, они тоже хотят видеть не эрзац, не кожзаменитель, а что-то такое нормальное, хорошее. И это хорошо. Потому что тогда люди, которые занимаются прокатом своей продукции, тоже относятся к этому серьёзно. Скажем, эстетический уровень зрителя стал очень требовательным.

– За этот год мы очень сильно повзрослели в принципе. Нам уже мишуры какой-то недостаточно. Мы же видим, как это всё осыпалось: какие-то развлекательные программы, какие-то тоже спектакли перестали пользоваться спросом. У нас запрос уже на какой-то серьёзный разговор, мне так кажется.

– Я очень слышу вас и понимаю. Но позвольте мне не согласиться. Есть такие вещи, которые, во-первых, внутренние – они не зависят от погоды за окном, не меняются.

О необходимости перестройки культуры

– Мне кажется, сейчас должна происходить «смычка» деятелей культуры с глубинным народом. Мне кажется, даже театры, концертные залы вообще пока не очень встроились в то, что происходит. Мы же видим эту массу отменённых концертов. Кто отменяет? Общественники. Обычные люди, которые говорят: «Мы сейчас не хотим, нам не нравится общественная позиция, которая была озвучена публично». То есть это гражданское общество такое.

– Наверное, это не потому, что это хорошо или плохо. Мне кажется, это правильно. Да, вы правы, что сейчас уже воспринимается несколько иная такая подача.

Но подождите, вот такая какая-то между нами двоими, зрителем и тобой, тем, кто на экране или на сцене, внутренняя такая нечистота, непорядочность.

– Ну, это публично говорят, не то что где-то между собой. Они делают заявление где-то у себя в соцсетях, это их позиция, они должны её, по идее, отстаивать. Но потом, когда им говорят: «Мы вас сейчас не хотим, вы плюнули туда, где нам больно, мы не хотим». Человек выходит и говорит: «Слушайте, подождите, эта моя позиция – там, а здесь территория культуры, я вам про Шекспира, какая разница». Сейчас возможно, чтобы эти две позиции не пересекались?

– Мне кажется, нет. И это так во все времена, не только «в минуты роковые». Просто мы как бы проповедуем одно, а живём совсем по другим законам.

Если ты не можешь выходить на сцену и [сеять] то самое «разумное, доброе, вечное», то тогда и не надо. Ты сам что-то такое глубоко в себе как в личности потерял.

Это только для поддержки штанов, что ли? Нет же. Ты же хочешь зарабатывать, а не потому, что там: «Ну это всё равно моя работа, надо как-то нести свой крест и веровать». Ну, веровать – это аргумент, это убедительно, во что только? Если это действительно «верую», то тогда будь последовательным.

Ну вы же так яро все ополчились, когда художественный руководитель театра «Табакерка» [Владимир Машков] вывесил [на фасаде огромную букву Z]. На мой взгляд, это было правильно. Она так и осталась единственной, я других Z не видел.

В какой ты России живёшь? Ну и вообще, что такое Россия? Почему все так уверены, что оттуда [с Запада] – всё самое лучшее? Что нами все занимаются, нравственностью нашей, моралью нашей, нашим, наконец, социальным благополучием. Откуда это ощущение? Я ни разу не ощущал оттуда ничего хорошего.

Ребята, которых я не просто знаю, а вижу и с ними бываю, мне говорят: «Володь, ну вот ты тех [артистов] привози сюда, вот и всё». Но это не изменит их, чтобы вдруг раз – и они остановились, оглянулись и почувствовали, что, действительно, чем те люди виноваты, которым сейчас лет по девять, и они ничего, кроме взрывов, [не видели]?

Невероятно, они знают, когда прилёт, а когда наши. Они знают, когда свист. Вот эти вон в Лисичанске. Из подвала которые выходят. У них глаза мудрые какие-то не потому, что они такие старички. Они видели вот эти могилы, они знают, что это.

– Вы сказали, что не факт, если человека туда насильно отвезти, он что-то почувствует. Но вот совершенно ноль процентов, что он что-то почувствует, сидя здесь, в Москве. Потому что настолько это разный градус восприятия.

– Всё правильно, но только я считаю, что это должно быть от потребности. Скажет главный режиссёр, или художественный руководитель, или вообще лицо такое известное: «Ну, надо съездить, это, понимаете, для карьеры, для имиджа». Ну да, съездил: «О! Э! Побывал!». Всё, был. Значит, хороший, значит, можно и дальше двигаться.

Как мне говорят: «Ну, это вы ездите, все не молодые люди, смотрите правде в глаза: пожилые выросли неизвестно в какое время и всё такое»… Но на самом деле полно молодёжи [которая туда ездит] – наши артисты, я не буду даже имена называть, я никого не пиарю.

О Майдане

– Вернёмся в 2014 год и всё, что было рядом. Вы же очень тесно были связаны с Украиной. Если я ничего не путаю, у вас даже вид на жительство был?

– Правильно. Я, по-моему, даже упоминал, они (Украина – прим.) мне сделали. У меня был большой проект, называется «Брат за брата» (сериал, снимавшийся на Украине в 2010-2014 годах – прим.).

Мы сделали первый сезон – пошёл успех. Мы сделали второй сезон – пошёл успех. И третий сезон. Даже если по году на сезон – это же просто съёмки, а надо закончить, смонтировать, озвучить и всё такое. Но это не украинский продакшн. Это Star Media, это наш.

– Ну там просто дешевле было...

– Именно по этой причине. И потом: такого не было ничего, как сейчас. Я вам скажу, я расписывался на касках – не на боевых, а строительных касках – у «Правого сектора»*, это было в 2014 году.

Я ходил гулял накануне Майдана, потому что я жил в гостинице «Украина» – тогда она уже не была «Москвой». Но это вот столп на площади Незалежности. А я там из окна смотрел и всё видел.

Так вот, там ставили ёлку, какие-то декоративные избушечки, домики, где, наверное, торговать чем-то будут. Это всё монтировалось, а потом туда какая-то молодёжь пришла, я этого не видел, это мне потом рассказывали. И вот случилось, полиция стала их разгонять. И как бы это получилось факелом Майдана.

И уже потом палаточные городки там и тут. Я не один ходил, а с ребятами. Слава Бойко (актёр Ярослав Бойко – прим.) – вообще киевлянин. И его друзья узнавали [меня]: «Дядьку, распишись». Вот оранжевая какая-то каска. Я говорю: «Как зовут тебя?» – «А просто напиши «правый». Я говорю: «Что «правый»?» – «Я «Правый сектор»*.

– Вы тогда могли себе представить, что такой бедой всё это обернётся?

– Нет, конечно. Там же снимались в основном наши на первых ролях, а вся остальная группа местная была, кроме, может быть, операторов, световиков, каких-то звуковиков, кто мог быть из Москвы или Питера.

Я говорю: слушайте, я не очень понимаю вот эти ваши вопросы «Вы зачем сюда приехали?». Я к вам, что ли, приехал? Здесь продакшн, российский продакшн.

Причём стало невозможно говорить с артистами, которые к тебе нормально, хорошо относились, а потом вот что-то [случилось]. Ну, после этого «Крым забрали».

Ну что тут говорить, да, было всякое, и достучаться было очень сложно.

О Владимире Зеленском

– Зеленский же ваш коллега.

– Я думаю, что профессиональные качества здесь не являются определяющими.

– То есть он вам не понятен? Или вы понимаете где-то, что хлопочет лицом, переигрывает, или что он где-то в образе?

– В образе кого? Командующего? Главы государства? Я не знаю, в каком…

Все говорят: «Ну почему нет? Ну [40-й президент США Рональд] Рейган же или [Арнольд] Шварценеггер?» Он, правда, не был президентом, а только губернатором. Но вот они же артисты, а вот видите, как удачно, мол…

Я думаю, здесь это очень сильны не профессиональные, а личностные какие-то качества, очень большая личностная составляющая.

Зеленский – это не тот человек, о котором бы я говорил с сожалением, что это, мол, большая человеческая драма, это не его вина, это его беда, и он стал заложником.

Гораздо интереснее его был советник [Алексей] Арестович. Мне интересно было за ним следить. Тот тоже во что-то играл. Говорят, что я с ним даже снимался или он со мной снимался в «Брате за брата», но я, честно, не помню. Но я видел его как яркого такого противника, и мне за ним было интереснее наблюдать, чем за человеком, о котором вы упомянули.

О перепрошивке сознания

– Почему вот эта перепрошивка украинцев с ними сработала, с нами – не совсем?

– Да и с ними, я думаю, тоже не сработало. Они всякие, в Донбассе всякие попадаются.

Я тоже задаюсь вопросом: а когда у нас пошла эта самая переформация? Говорят: «Ах, их за восемь лет успели развратить». А нам сколько понадобилось лет? Когда это всё началось – не знаю...

Правда, не знаю, потому что это было, ещё когда был железный занавес. Просто потом до неприличия это стало.

Я не знаю, что произошло и с какого времени у нас вот это случилось или, наоборот, не случилось. Причём поразительно, как-то исподволь это вдруг – раз!

Лет 20 назад чтобы кто-то сказал: «Слушайте, а чего мы там 9 Мая празднуем? По-моему это неприлично – кичиться там...» Ну, пусть 20 лет назад это было, но там это уже был как бы не СССР. А уж про СССР я и думать боюсь.

Это началось давно. Так много было в истории СССР, России предательства откровенного, иначе это не назовёшь. И мы как-то это не только проглатывали, потому что не заметить этого было нельзя.

И вдруг откровенно стали говорить: «И зачем нам 9 Мая? Оно вообще преступное». Какая-то душевная незрелость, если не хуже. Потому что незрелость ещё можно соотнести с какими-то предлагаемыми обстоятельствами, а вот когда уже душевная гниль…

О Донбассе

– Когда в первый раз вы попали в Донбасс и зачем вы в принципе туда поехали?

– В военный Донбасс?

– В военный.

– В военный – в 2021 году. Я приехал играть в спектакле «Анна Каренина» в Донецк, в Славянский культурный центр. А потом уже – в Луганск.

Мне повезло, потому что я именно тогда встретился с теми самыми людьми, которые стали моими героями.

Я, скажем так, ленточку пересёк поздно ночью. Я не видел города – того, который был тогда, – и я был в гостинице. И за мной приехал парень, мужчина такой молодой. Он приехал, сказал: «Жога, можно просто Володя» (Владимир Жога, командир отдельного разведывательного батальона «Спарта» ДНР, погиб 5 марта 2022 года в Волновахе, обеспечивая выход из населённого пункта мирных жителей – прим.).

Я приехал за день до спектакля, вся группа должна была приехать на следующий день. «Ну, сейчас – ко мне в распологу, потом – в республиканскую больницу. Мой хороший друг главврач там. У нас там большое сейчас отделение, сейчас уже всё тихо. Это у нас в 2014-2015 годах было там трудно, тяжело, война шла, а сейчас-то уже нормально, но всё равно он очень просит, чтобы мы заехали». Я говорю: «Да-да».

Мы поехали, и я говорю: «Ну, я не то ожидал увидеть. Это какой-то столичный город, я понимаю, что мы в центре, но красиво всё». Тогда вообще не было прилётов.

Вот это был первый приезд.

– Ну, одно дело – приезжать в относительно спокойные республики, и совсем другое – когда активные боевые действия. Когда вы в первый раз попали на фронт?

– Когда освободили Северодонецк, а Лисичанск ещё был у ВСУ.

– Зачем вы в принципе туда поехали?

– Мы туда гуманитарку повезли, очень много еды. Это было, может быть, дней десять после освобождения.

Вот там началось всё вот это: мне это было неловко, потому что без броников и без касок нельзя было, а они [люди] выходят безо всего. Вот и ты там даёшь – и им надо опять туда нырнуть.

Там был эпизод: мы садимся в машину – водитель, я. Едем, ехать надо быстро и с расстоянием. И он резко – по тормозам, а у него наушники тактические, я говорю: «Что такое?». Он: «Видать, какую-то бабку пропустили здесь, обещали остановиться». Вот он – по тормозам, и впереди, метров 150, прилёт. Если бы не остановка, то всё.

– О чём ребята там спрашивают, военные? Что они хотят слышать?

– Да у них всех в блиндажах телевизоры. Говорят, что хорошо, что приезжаете, как-то мы понимаем, что о нас там думают и знают.

– Вы же там встречаетесь с разными ребятами. Они, как правило, все правильно заряжены. Что называется, наши люди. Но всё-таки не возникало такого вопроса, почему у одних есть чувство Родины, а у других – нет? Это что? Вот что в них такого есть, чего не хватает людям, которые здесь, в Москве, сидят и много не понимают?

– Ну, я думаю, они по жизни такие были. Не хватает того, что они немножко как бы мужчины, извините, по первичным половым признакам.

Что героев отличает? Их отличает то, что они есть. Говорить как-то, разложить на слагаемые, составляющие, не знаю. Те – мужчины, а эти – не мужчины.

О победе

– Мы победим?

– Мы победили. Мы правда победили.

Страдания – это не всегда плохо, страдания просветляют нас. Мы через них именно и победим.

Мы не учимся на ошибках. У нас допускают ошибки. Может быть, надо было перетрясти авгиевы конюшни на всех уровнях и всё-таки вывести это самое прозрачное зерно, которое является тем самым настоящим.

Какая-то огромная реконструкция в стране. Огромная. И в сознаниях тоже, но ещё и в стране.

*Запрещённая в России экстремистская организация.