Новой гостьей проекта «Так сказать» стала ведущая актриса Московского академического театра сатиры Алёна Яковлева. В 2008 году ей за большие заслуги в области искусства было присвоено почётное звание «Народный артист Российской Федерации». В 2020 году за большой вклад в развитие отечественной культуры и искусства и многолетнюю плодотворную деятельность она была удостоена ордена Дружбы.

В интервью «Абзацу» Алёна Яковлева рассказала об СВО, неидеальном государстве и артистах-предателях.

О переменах в жизни после начала СВО

– Алёна Юрьевна, как изменилась ваша жизнь за последний год?

– Вы знаете, я человек прикладной – в том смысле, что я как работала в Московском академическом театре сатиры, так и работаю, продолжаю сниматься в кино, играть антрепризы, к счастью, классическую «Пиковую даму». [Но] внутренне жизнь, конечно, поменялась: мои ощущения стали другие, приоритеты сместились несколько.

Кроме того, я в конце лета побывала в Крыму, в Херсоне, в Джанкое, летала по госпиталям, воинским частям. Поддерживала наших прекрасных ребят, [участвующих] в специальной военной операции. Мы летали с небольшой командой, и было, с одной стороны, очень болезненно. Потому что видишь молодых ребят. Я всё время спрашивала: «Слушайте, а почему вы такие худенькие?» Я говорю: «Вы что, их не кормите?» – «Нет, ну что вы, мы их прекрасно кормим, просто они очень молодые». С другой стороны, они абсолютно мотивированные, они определённые. Когда ездим на гастроли, иногда кто-то там чуть-чуть подкапризничает, а тут даже не приходило в голову капризничать из-за каких-то условий.

Один раз мы выступали вообще в голой степи, в 40 градусов. Я в длинном красивом платье, мы играли с партнёром «Женитьбу Бальзаминова» Островского и читали стихи, пели песни. Честно скажу, для меня это было очень радостно.

– Кто-то считает, что необратимые события в Донбассе начались в 2014 году, кто-то – что 24 февраля 2022 года.

– Нет, ну конечно, девять лет назад это началось. Я много снималась на Украине. И я Украину люблю и народ люблю. И что бы ни говорили, они к нам относятся по-разному. Кто-то относится неплохо, кто-то относился сразу очень плохо. Но я наблюдала, например, что во многих храмах, соляриях, салонах красоты стояли банки «На АТО» (14 апреля 2014 года Киев начал АТО – «антитеррористическую операцию» властей Украины против ополченцев Донецкой и Луганской народных республик – прим.). И было понятно, что это непростая история.

Я думаю, что это началось не в 2014 году, а в 1945-м, и что у нас просто был технический перерыв. Мне кажется, что это всё готовилось.

Несмотря на то, что меня любили – даже писали, что я российско-украинская артистка, – меня туда пускали, хотя наши многие были уже в «Миротворце». Но у меня всегда был такой внутренний перелом, что вроде как бы я еду. С другой стороны, я прилетела 30 ноября 2014 года сниматься, и меня почему-то начали провоцировать на разговоры о «ватниках», «колорадах», «зелёных человечках».

У меня был один момент, когда я там очень много смотрела телевизор и увидела такую вещь, что они очень ругают «москалей». Был негатив по отношению просто к людям.

Об отношении к СВО в актёрской среде

– Внутри театра актёры однозначно восприняли предложение поехать выступать перед военными?

– Нет, конечно. Во-первых, я не знаю, кому ещё предлагали. Поехали мы с Юрой Васильевым. Потом предложили молодёжи – она тоже поехала. Это ещё было не так распространено. Сейчас многие ездят.

Я считаю, что если ты работаешь на государственном бюджетном предприятии, какими являются театры наши, то надо поддерживать «линию партии». Потому что ты получаешь государственные деньги. Это мое убеждение глубочайшее.

Почему вы считали нормальным и достойным пользоваться всеми благами, получать деньги, получать привилегии, а сейчас, когда началась СВО, у вас другая точка зрения, вы вдруг решили резко отказаться от звания, сказать, что это ерунда? Мне это непонятно.

Я, в отличие от некоторых моих коллег, горжусь тем, что я Народная артистка России. Очень горжусь. Считаю, что это звание для меня очень важное.

– Нет ли у вас ощущения, что в последнее время немножко дискредитировали эти награды? Потому что не очень задумывались, кому давали.

– Сейчас – нет. Сейчас «Народного артиста» очень сложно получить. Сейчас «заслуженных» много, а «народных» – нет, их не раздают направо и налево. Был такой период, когда их раздавали. К этому надо, конечно, относиться серьёзно, особенно сейчас.

– Вы пытались как-то, может быть, переубедить коллег, которые не поддерживают СВО?

– Нет. Я не считаю, что это нужно. Тем более что многие выступают достаточно агрессивно. Я не агрессивно выступаю. Я просто говорю: у меня такая точка зрения, я считаю так, меня переубеждать не надо. Я человек немолодой, уже прошедший много чего, 1991–1993 годы, много чего прочитавший, много чего узнавший, много чего проанализировавший. Поэтому меня не надо переубеждать.

Единственное, что я не понимаю, – агрессии и оголтелости против тех людей, которые защищают собственную страну. Потому что это (заступиться за свою Родину – прим.) нормально для любого русского человека.

Вы понимаете, у нас очень много либеральной творческой интеллигенции, во многое проникла западная культура. А что такое западный, например, театр? Это форма. И форма у нас, к сожалению, стала превалировать над содержанием. У нас очень многое разрушают. Зачем брать классику и превращать её в балаган? Это богоборцы, это демонизм, с моей точки зрения.

Вот я это смотрю, и мне от этого становится не по себе. Это очень скучно. Это чистая форма. Это эмоционально вообще не пробивает. Я не хочу этому сопереживать. Люди орут на сцене, а я засыпаю. Наша сила – в психологическом театре.

О театре и обществе потребления

– Был театр «Гоголь-центр», его критиковали, было очень много вопросов к репертуару, к режиссёру, скандалы. Но всегда придут люди и скажут: но это был экономически выгодный проект. То есть они смогли сделать площадку модной и привлечь туда молодёжь.

– Порок всегда привлекательнее, чем добродетель. Молодёжь шла за как бы свободой. Но это не свобода, это псевдосвобода, с моей точки зрения. Потому что когда вокруг бегают мальчики и трясут, извините, пожалуйста, голыми гениталиями, ну, для меня это омерзительно, я не понимаю, зачем это. Ну пойдите в порноклуб, ещё куда-нибудь. Наверное, многие осудят и не поймут, но мне это не нравится, я не хочу это смотреть. Молодёжь – да, но молодёжь тоже разная.

Потом, к сожалению, мы действительно воспитали во многом общество потребления. Это погоня за удовольствиями, за тем, что доступно, что модно. За этим стоит пустота. За этим ничего нет. Я сейчас не хочу критиковать, или осуждать, или обсуждать Кирилла Серебренникова (с 2012 года по 26 февраля 2021 года – худрук «Гоголь-центра» – прим.). Он сделал своё дело. Эта история закончилась.

Мой театр – он другой. Я воспитана на другом театре и люблю другой театр. Кому-то он, может быть, покажется скучным.

– Почему голоса представителей академического театра просто тонут в хвалебной критике этих спектаклей?

– Ну это же не критика. Критики были невероятные, интеллектуальные, образованные и очень сведущие люди. Сейчас в основном критика сводится к описательности. Они описывают спектакль и насаждают, как это круто. Люди, которые приходят, думают: «Ну, действительно, может, я чего-то не понимаю?».

Я всё-таки в каких-то вещах разбираюсь и когда вижу, что за этим ничего не стоит, то так и говорю, что за этим ничего не стоит. Мне это неинтересно, скучно.

К тому же молодёжь у нас не очень образованная, к сожалению. Поэтому реакция на многие вещи такая.

О кризисе авторитетов

– А что случилось с институтом авторитетов так называемым? Был, например, Меньшов – абсолютный камертон, на который равнялись представители советского кино прежде всего, советской школы. И к ним прислушивались. Почему сейчас этого нет?

– Сейчас время агрессивное. Вы понимаете, те люди, которых вы приводите в пример, – не агрессивные. Многие из них не считали возможным насаждать свой авторитет. Они считали, что есть какие-то основополагающие истины и это не обсуждается.

– Как вы можете охарактеризовать вообще современную молодёжь?

– Она разная. Не хочу её ругать. У нас, например, в театре очень хорошая молодёжь – актрисы молодые, актёры прекрасные. Они действительно вовлечены в дело, преданны ему, понимают, что такое театр. У нас просто «намоленные» стены и другая культура и энергетика театра, всегда это было. Но, к сожалению, этим надо заниматься. Надо воспитывать поколение, это просто так не происходит.

Воспитание превалирует над образованием, как говорил Сент-Экзюпери. Воспитание определяет человека. Если воспитание не было дано где-то в зачатках, значит, надо заниматься им дальше.

Тем более – людям, которые являются борцами на идеологическом фронте. Потому что у нас всё равно идеологический фронт, как тут ни крути. Особенно сейчас. Деятели культуры не могут быть совсем в стороне, когда идёт война. Они не могут абстрагироваться. Они всё равно обязаны существовать в этой системе координат.

Потому что культура всегда являлась идеологическим фронтом. Нашими словами можно сделать очень многое – и разрушить, и создать. Можно людей привести к какому-то, так сказать, определённому знаменателю.

– У нас есть драматурги современные, которые способны вот это всё описать?

– Я пока не вижу, честно сказать. Это такая тема тонкая, а у нас достаточно циничное время и достаточно циничные люди, к сожалению. Я, конечно, очень надеюсь, что русский человек – он всё равно трепетный и душевный внутри. Но сейчас нужно ставить [спектакль] про какую-то внутреннюю историю поднятия духа. Сейчас не надо вот этих вот как бы, извините, либеральных историй, волнений.

О гуманитарной помощи

– Насколько я знаю, вы организовали гуманитарную помощь.

– Гуманитарную помощь я стала отвозить практически сразу – продукты, что-то ещё. Я отвозила на специальные пункты.

Сейчас мне написала одна женщина из Донецка. Она одна, у неё трое детей, у старшего мальчика 14 лет онкология. Второму сыну семь лет, а девочке – пять. У неё ничего нет, и она написала, что ей нужен генератор, кроватка детская. Я собрала две огромные сумки вещей по друзьям, по знакомым. Но, кроме этого, я понимаю, что если нет холодильника и трое детей, то это прямо тяжело. Начала думать, как это всё переправлять. Пришла к выводу, что лучше связаться с Народным фронтом Донецка и туда переправить деньги, пусть они там сами купят.

Я помогать собираюсь всё время. Если бы я была помоложе, я бы, конечно, туда поехала. Сто процентов.

– Есть люди, которые скажут: вся страна собирает из последнего на гуманитарную помощь. Мы отправляем её военным, обычным людям и почему мы должны поддерживать государство, которое не справилось, что называется? Что можно им ответить?

– У нас страна воюет. Либо ты на стороне России, либо ты на стороне Украины. Если твоя страна воюет, ты должен занять определённую сторону. Во время Великой Отечественной войны в первый год было 750 тыс. уклонистов. Это человеческая природа, её никто не отменял, но ты всё равно выбираешь свой путь.

Страна не идеальная. У нас масса проблем. Наша страна никогда не была идеальной. Я не ура-патриот, но я всегда за свою страну, за людей, за народ, я люблю свою страну, я люблю свою культуру. Но я прекрасно понимаю, что у нас огромное количество проблем. Это понятно.

Я никогда в жизни не уехала бы. Я прожила пять лет в Германии, но я понимала, что никогда в жизни никуда не уеду. У меня в юности была масса предложений – и замуж, и не замуж, уехать в Голландию, во Францию, в Америку, куда угодно. Но я понимала, что я никогда не смогу жить в другой стране. А если я уже живу в этой стране, то я просто не имею права изнутри её всё время подтачивать.

Что делать с испугавшимися

– Сейчас очень много говорят о том, что в отношении людей, которые высказываются неуважительно о нашей армии и о нашей стране, которые сбежали, но продолжают здесь зарабатывать, нужно принимать какие-то меры, чтобы вот эту «пищевую цепочку» прервать. Вы за какие-то такие жёсткие юридические меры или против?

– Вопрос очень сложный. Понимаете, если они продолжают зарабатывать деньги в нашей стране и её поливают грязью, живя там, это я не приемлю абсолютно. Это по меньшей мере непорядочно. Тем более если они зарабатывают деньги на нашей стране, а потом посылают их, чтобы помогать убивать наших граждан.

С другой стороны, была большая волна эмиграции во все времена. Если люди просто уезжали и там продолжали существовать, себя абстрагируя от всего, это их выбор. Я не хочу сейчас бичевать всех подряд.

Театр, повторяю, – это идеологический фронт. Если ты тихонечко подтачиваешь изнутри, ты подтачиваешь всю историю СВО, получая за это государственные деньги, тогда да, надо человеку просто объяснить, что не стоит этого делать.

– Ещё есть сейчас такие предложения – удалять, вырезать из фильмов, допустим.

– Это, я считаю, не надо делать. Их всё равно будут снимать. Вырезать – это уже совсем глупость, это всё равно история нашего кинематографа. Тем более – хорошие фильмы. Ну как можно взять и вырезать куски с тем же [Артуром] Смольяниновым* в «9 роте»? Для чего? Понятно, что у всех всё равно [срабатывает] ассоциация: что ты видишь этого артиста и уже не веришь тому, что происходит на экране, потому что понимаешь, что этот человек вчера сказал: «Я буду убивать русских».

О цензуре и формировании ценностей

– Цензура – это хорошо?

– Ну, в разумной степени – да.

– Нам она нужна?

– Была Фурцева, министр культуры. Наш Театр сатиры был единственным, в котором закрыли пять спектаклей или шесть сразу. Усмотрели в них что-то «не так».

Поэтому ужас наш заключается в том, что у нас всё немножечко с перебором. Начинается цензура – так давайте всё отовсюду вырежем. Здесь у нас – чёрное, а здесь – белое. И появляются люди, которые начинают собственными какими-то убеждениями это регулировать. Это очень тонкая история.

Должно всё основываться на ценностях определённых – моральных, духовных, идеологических, внутренних.

– Кто должен сформулировать эти ценности?

– Это самый большой вопрос, который возникает, потому что образованных людей без оголтелости мало. Поэтому соблюсти определённый баланс, свести всё в нормальную стезю – сложно. Свобода должна быть обязательно. Но я не за вседозволенность.

Мы сейчас приходим к такому переломному моменту. Я-то, например, рада, что, может быть, кончится мракобесие, кончится вот эта разрушительность. Когда берут произведения, не спрашивая автора, поскольку он в могиле, о том, хотели бы они, чтобы их мировоззрение так перекорёжили.

– Что может стать площадкой, на которой собирались бы люди с разными взглядами и приходили бы к компромиссам? Это какая-то государственная должна быть площадка? Или это должно быть саморегулирование внутри творческой интеллигенции, творческой среды?

– Понимаете, мы потеряли интеллигенцию. У нас интеллигенция очень своеобразная, вялая, и её, настоящей, очень мало, к сожалению. Потерялся сам дух интеллигенции. Это всё псевдоинтеллигенция. Они либо оголтело начинают критиковать всё то, что происходит, либо так же оголтело противопоставлять или внутренне подтачивать что-то.

Поэтому, говоря о площадке... Я не знаю людей искренних, которые будут это делать не за деньги, не за славу, не за какие-то дивиденды. В основном всё сводится к тому, что ты мне – я тебе.

Об отношении близких к спецоперации

– Внутри вашей семьи есть единое мнение насчёт СВО?

– Нет. У нас папа был абсолютным «за веру, царя и Отечество», он такой государственник. И Антон Юрьевич, несмотря на то, что тоже у него брат по маме был… живший в Америке, он был, сами понимаете, так сказать, определённых взглядов, Антон Юрьевич – патриот. Он как бы тоже не ура-патриот, очень образованный, очень интеллигентный. Он человек вполне стержневой.

Мой зять – композитор, актёр, работает у Надежды Юрьевны Бабкиной. Дочь моя как бы была сомневающейся, потому что всё зависело от того, кто рядом с ней. Потому что она молодая, и у неё много друзей, которые, конечно же, не поддерживают эту историю. К счастью, сейчас она всё-таки больше на нашей стороне. И брат мой, Алексей Юрьевич, тоже абсолютно другой точки зрения.

Поэтому мы в семье это стараемся не обсуждать, если встречаемся. Просто у нас договор: мы эту тему не поднимаем, потому что это может закончиться скандалом.

– Когда началась СВО, так получилось, что голоса творческой интеллигенции, лидеров мнений, которые происходящее не поддерживают, звучали очень громко. Почему люди, которые поддерживают или, по крайней мере, понимают, что происходит, отмалчивались?

– Очень многие актёры снимались на Украине. У очень многих семьи там, понимаете. Это не так просто. Потом всё-таки это война, это кровь, это смерть. Это психологически сложный вопрос для людей.

Да, есть и такие, их очень много, которые просто не хотят… У меня много таких друзей. Они говорят: мы пацифисты. Так я тоже пацифистка. А кто у нас не пацифист? Я тоже пацифист, я не хочу войны. Но просто когда возникает необходимость выбора, ты должен его сделать. Это трудно. Это ответственность.

Об увольнении критикующих власти актёров

– Вы поддерживаете решения, которые приняли два театра – МХТ имени Чехова и «Современник»? Они уволили актёров, которые позволяли себе высказывания такие, мягко говоря, антипатичные.

– Вы знаете, я об этом где-то даже говорила. Дима Назаров – прекрасный артист, он, безусловно, имеет право на свою точку зрения. Но я всегда говорю: ему дана индульгенция, понимаете? Народный артист России. Его любит народ. Он в этой стране. Он работает на государственной службе. Он получает бюджетные деньги.

– То есть компромиссного решения здесь не могло быть?

– Публично высказывать [критику] – это неправильно, некорректно. Если ты находишься в частном театре, можешь делать что хочешь. Зритель голосует ногами. Но если ты получаешь зарплату от театра, у которого есть начальство – Департамент культуры...

Нет, честнее [Анатолий] Белый. Я это тоже не очень понимаю, но Белый ушёл, взял и уехал. Там он говорит о том, что ему всё не нравится. Он, так сказать, пытается себя найти где-то в других местах. В Израиле, в Латвии, в Риге, в других странах, где это принимают, где это всё приветствуют, где это всё прекрасно. Это всё надолго. Мы нужны там, только когда поносим страну. Мы неинтересны, нас всё равно будут считать «оккупантами».

Лия Меджидовна [Ахеджакова]... не хочу обсуждать, она пожилой человек. Я это не приветствую ни в коем случае, но она уж слишком пожилой человек.

Я сделала выводы, к этим людям буду определённым образом относиться, и всё. Я не собираюсь никого на гильотину отправлять, понимаете. Для меня, в общем-то, никаких таких вот откровений, честно говоря, не произошло – что человек был один, а потом вдруг стал другим.

Есть люди, которые действительно просто не приемлют происходящее, болеют, всё равно выставляют эти «чёрные квадраты». Ну, свободные художники, их действительно много. И я их не осуждаю за это, потому что они действительно болеют, им страшно, они не хотят. Но они, по крайней мере, честно себя ведут, они не получают государственные деньги.

О будущем

– Вы с оптимизмом в будущее смотрите?

– А я вообще оптимистка. Всю жизнь ею была. Я люблю своих детей, у меня родилась внучка, ей семь месяцев. Я как любой нормальный человек беспокоюсь об их будущем. Знаю, что всё будет хорошо, просто будет очень трудно.

Меня лично трудности не пугают. Мне кажется, надо просто больше помогать. И надо понимать, что мы живём хорошо, а кто-то живёт плохо. Кто-то живёт трудно, тяжело. И кто-то действительно страдает. Очень много людей сейчас находятся в крайне бедственном положении. Наверное, надо больше на это обращать внимание.

*Признан Минюстом РФ иностранным агентом.