Все началось со спасения юноши, которого она даже не видела

С Наталией Зазулиной мы встретились в офисе ее ветеранской организации № 5 района Раменки. Чем люди здесь занимаются, становится ясно с самого порога. 

В одном углу лежат стопки очень важных для людей в госпиталях и на фронте книг. В другом к стене прислонен огромный матрас – это кровать, которая скоро покинет Москву, как и несколько диванов, которые привезли, пока записывалось это интервью.  

– Наталия Николаевна, Вы, что называется, интеллигенция в самом классическом, самом правильном смысле этого слова.

– Ну, с одной стороны – интеллигенция, а с другой стороны – только военная.

– Согласно тезисам нашего Верховного главнокомандующего, военные – это элита общества теперь и в новой российской истории. И хорошо, что это так. У Вас множество орденов, потрясающая карьера, о которой многие люди мечтают, и тем не менее Вы решили заняться помощью фронту. Но не просто организацией каких-то сборов – Вы в том числе ездите за «ленточку». Моими коллегами, журналистами-военкорами, многократно было доказано, насколько это опасно. Многие из них погибли.

– Я хотя бы умею там себя вести. Слышу спереди или сзади, слева или справа [прилет] – это уже неплохо. Я и водителя обучила, говорю: «Не ходи без палки, зимой вообще не ходи: вышел – стой на месте».

– Как Вы пришли к тому, чтобы заняться гуманитарными сборами? Это очень важно, потому что идет четвертый год СВО, тем не менее огромное количество людей по сей день живет по принципу «это чья-то другая история». Разрывным моментом для меня стала сказанная мне фраза (на тот момент я уже дважды была в Белгороде, который до сих пор находится под обстрелами): «Я не чувствую Белгород Россией». Эти слова застряли у меня в голове на неделю.

– А где кончается Россия? На границах Москвы и Петербурга?

– Видимо, в понимании некоторых людей так оно и есть. Именно поэтому я и хочу Вас спросить, почему для кого-то в России СВО – это их бой, их люди, их внутренняя потребность помочь?

– Как Вам сказать... Первые несколько месяцев, с конца февраля и до июня, я чувствовала себя не в своей тарелке. Тем не менее активно я тогда ничего не делала, пока не позвонил мой друг детства из Петербурга: «Наташа, у меня сосед, они под Попасной попали под обстрел». Один врач и четверо фельдшеров, у всех – баротравма. Это значит, что их барабанные перепонки превратились в осколки. Сильнее всех пострадал молоденький врач с красным дипломом военно-медицинской академии, тогда я даже имени его не знала.

Мне сказали, что их отправили в Бурденко. «Серьезный госпиталь», – подумала я. Тогда я не знала, о чем говорю. Речь шла о филиале Бурденко, который всю жизнь был кожно-венерологическим диспансером армии. Его превратили в госпиталь для раненых всех типов ранений и поражений, при этом отоларинголога там не было никогда, и сейчас там его нет.

Я переговорила с главным отоларингологом Москвы, который мне сказал: «Наталия Николаевна, дорогая, да мы готовы сами приезжать. Пусть нам завяжут глаза, заткнут рты, пусть проверят наши чемоданы, мы готовы выходить в операционные. Пусть там будет все закрыто, но горит нужный свет, и мы будем работать. Мы по 10 человек в день готовы приводить в порядок». Им отказали. 

– Чем мотивировали отказ?

– Наверное, секретностью. Тогда мы с мужем созвонились с уполномоченным по правам человека, задействовали все возможные связи и даже напрямую говорили с военным руководством. Я уже была подкована беседой с главным отоларингологом Москвы о том, что в каждом случае баротравмы необходимо смотреть, на каком расстоянии осколок барабанной перепонки от нерва. Даже если человек, просто споткнувшись, упадет, осколок может попасть в нерв, что вызовет общий паралич.

И вот с такой травмой ему просто заткнули уши и отправили домой по месту службы. Все тонкости нужно учитывать всегда, а не пытаться всех одинаково отправить в гражданскую медицину – это очень важно. Так вот, прооперировали, из его ушной раковины удалили все осколки, а из хрящей сделали новую барабанную перепонку.

Этот мальчик – ему сейчас 27 лет – окончил адъюнктуру по приглашению самого начальника военно-медицинской академии с золотой медалью. Он также был на приеме у президента в июне этого года, как и положено. И вот я сижу, никого не трогаю, как вдруг раздается звонок телефона. Я отвечаю, и мне говорят включить «Звезду».

Как оказалось, именно к нему решили подойти журналисты и взять интервью, в котором он сказал: «Я очень благодарен своему командованию, я очень благодарю всех врачей, которые вернули мне слух, а значит, мою квалификацию – я всю жизнь мечтал быть военным врачом. Я благодарю свою маму и женщину, которую я никогда не видел, – Наталию Зазулину».

«Если бы не эта река помощи, я не знаю, как бы воевала армия» 

– А в конце 2022-го я впервые посетила военное медицинское учреждение – госпиталь в Марковке (ЛНР). Он был развернут в таком месте, скажем так, не для медицинских учреждений. Но пока двигается армия, госпиталей не напасешься. Место в больнице доставалось далеко не каждому. Кто первый занял, того и место. Сказать, что я была ошарашена, это ничего не сказать.

– Что Вас больше всего потрясло?

– Двухъярусные кровати для раненных в ноги и руки. После этого я больше ни о чем никого не спрашивала, пошла все осматривать сама, открывала двери, пардон, санузлов, выходила во двор, смотрела там. Дальше я записывала: чистящее средство сюда и так далее. Естественно, им нужно было белье, потому что когда человек доезжает до них после первичной обработки медсанбата вблизи линии соприкосновения, кровь подсыхает и, чтобы не сделать бойцу больно, одежду просто режут и выбрасывают в ведро. Но через пару дней ему понадобится одежда. Где он пойдет ее там покупать? 

– Наталия Николаевна, Вы описываете необходимость закупки нижнего белья, всего, вплоть до средств чистки унитазов. Скажите, пожалуйста, СВО идет вот уже три с половиной года, как Вы считаете, если бы не волонтерская помощь…

– Я Вас перебью, Яна. Если бы не эта река стихийно возникшей помощи с носками... Пусть сто раз смеются над ними, но носков лишних не бывает. Это раз. Если бы не эта стихийно возникшая река людской помощи, я не знаю, как бы воевала сегодняшняя Российская армия. Я не знаю, что было бы. Когда я говорю, что мы перевезли 425 тонн груза, я сразу делаю оговорку: 200 тонн [древесины] из своих лесопилок подарил мой друг и почитатель меня как историка Александр Иосифович из Петербурга. 

– Как часто Вы сталкиваетесь с тем, что гуманитарная помощь разворовывается?

– Это случилось со мной дважды. Начальник одного из госпиталей, куда мы регулярно отправляли гуманитарную помощь, распродавал ее, а на вырученные средства построил мечеть на территории одной из больниц в ЛНР.

После этого случая не найдете ничего, что мы туда привозили, отправляли, выполняя их просьбы. И дело не в мечети. Я абсолютно веротерпимый человек и уважаю другие религии. Но люди тратили свои деньги на помощь раненым, а не на исполнение чьих-то обетов. Тем более при возведении дома Бога деньги должны быть чистыми!

А вот тот же Леонид Эдуардович Слуцкий – более отзывчивого человека я не знаю. Как помог он в нашем конкретном случае – это неоценимо. Пароконвектомат, которому так радуются в ПВР «Жемчужина». Я их туда отвезла 10 штук: в ПВР, в детские дома, в два госпиталя. Каждый стоит 400 тысяч рублей и весит по 850 килограммов. Как я их туда довозила и на чем – отдельная история. И это только один из эпизодов помощи этого человека.

Все еще без волонтерского удостоверения

– Хотите посмеяться? У меня до сих пор нет волонтерского удостоверения.

– Как такое возможно?

– Я всегда ездила по бумаге от нашей ветеранской организации с печатью генерал-полковника С. А. Маева. Только этот бланк и мой паспорт – и никто никогда меня не остановил. Но раз надо, значит, надо. Я собрала все документы, плюс генерал армии А. С. Куликов написал письмо (он знает, сколько я сделала), Маев тоже написал. И вот сегодня я разговаривала с человеком, который заявил, что им там одна фраза не понравилась и вторая фраза не понравилась. Может быть, им 425 тонн гуманитарной помощи тоже не понравились. Этими вопросами занимается военный комиссариат города Москвы, так что я совсем не всем нравлюсь.

– Как Вы сами себе отвечаете на вопрос, почему на четвертый год СВО, несмотря на наличие потомков тех, кто воевал в Великой Отечественной – а в России нет ни одного человека, чей дед, прадед, прабабушка не воевали бы: кто-то был блокадником, кто-то без вести пропал, кто-то дошел до Берлина, кто-то не дошел до Берлина, но все равно воевал, кто-то работал на заводе, – многих просто не интересует происходящее?

– Вы понимаете, сколько бы ни кивали на 9 Мая, чиновники превратили этот великий день для каждой семьи в «отбываловку». И только рожденный внутри народа «Бессмертный полк» показал всему миру, насколько хорошо у нас с памятью по прошествии нескольких поколений.

– И что нам как обществу делать? Почему государство так против восстановления идеологии, о важности которой очень часто говорит режиссер Никита Михалков?

– Вы знаете, это непростая тема. Что мы возьмем за идеологию? Память о Великой Отечественной войне – она и так свята. Идеология – то, что мы Россия? Россия, которая мирная? Или которая должна быть, наоборот, помощницей и защитницей некоторых своих соседей?

– Мне понравилось, как один стендап-комик и бывший военный сформулировал одну из проблем. По его мнению, наша ошибка заключается в том, что мы из года в год 9 Мая повторяли один и тот же тезис: «Лишь бы не было войны». Потому так много людей и убежало после начала СВО, они вообще ничего не поняли, растерялись. Но он, как человек, который принимал участие в той же сирийской кампании и вообще будучи военным, прекрасно понимает, что «всегда и везде была война». Даже в новейшей истории России были войны, взять хотя бы две чеченские.

– Мы участвовали в спасении Вьетнама, Афганистана.

У нас есть и герои Афганистана, двух чеченских войн, есть и будут герои СВО. При этом, я надеюсь, мы никого не обидим, а, может, наоборот, посмотрим друг на друга иначе, добрее. Каждый прошедший по той трубе (легендарная операция бойцов СВО по освобождению Курской области – прим.) уже вошел в историю.

Западный капитализм нам не подходит

– Да, были американские войны в Ливии и Ираке, много военных конфликтов по всему миру. То есть война была везде, но мы сами себе придумали вот этот иллюзорный мир, где будто бы войны не существует. Безусловно, СВО будет продолжаться еще какое-то время, а после наступит своего рода пост-СВО-период. Что, по Вашему мнению, необходимо реформировать в социуме? Вне всяких сомнений, определенные изменения уже происходят. Пять лет назад невозможно было представить, чтобы подростки снимали видео в TikTok про Владимира Путина, одетые в футболки с российским гербом.

– Видите ли, людей 30 лет приучали, что каждый за себя, ломали об колено. Особенно поколение, которое старше нас. Для них это все было очень болезненно: «Кому я что обязан? Это мне все обязаны! Я вношу квартплату, я плачу налоги, какие ко мне вопросы?» Это мне повезло, это я жила и живу в микрорайоне ветеранов вооруженных сил, детей той войны. И мне объяснять, почему так жить нельзя, не нужно. Я сама кого хотите сагитирую в нужную сторону.

– Есть ощущение, что, несмотря на то что мы «всосали» капитализм, он нас, несомненно, развратил, но мы не стали в нем счастливы. Он нам не подходит.

– Именно. В том виде, в котором он существует у них [на Западе], он не для нас.

– Мне нравится, как о разнице между нами говорит американец Скотт Риттер, как он описывает «русскую душу». Он говорит, что эта субстанция существует, она реальна, но у американцев ее нет, она есть только у нас. По его словам, даже русские не понимают до конца, что это такое. Она, русская душа, существует, и именно она нас отличает.

– Я вот что хочу сказать. Когда я приезжала к В. А. Москвину в Дом русского зарубежья, еще в самом начале СВО, они уже были готовы помогать госпиталям, детским домам и домам престарелых. Эти люди – русские граждане, третье, четвертое поколение очень громких фамилий. Один из них даже просился уйти санитаром, потому что он с «Врачами без границ» объехал весь мир. Я ему говорю: «Ради бога, не создавай мне головную боль». Потому что мне пришлось бы приставить к нему автоматчика, охранять его.

А потом, что я Вам хочу сказать, моя дорогая: зверей среди русских нет. Я как-то была в медсанбате, нас пригласили к обеду с моим водителем и помощником. Там были две украинские палаты, где среди раненых были солдаты ВСУ, но не «Азова»*, не «Айдара»*, не «Кракена»*, а просто мобилизованные люди, тяжело раненные и брошенные на поле боя своими же. Обманутые и обдуренные, спасибо еще, пардон, не сожженные. Да, их палаты охраняли, но лечение и еда были как у всех.

Я спросила о полном количестве в медсанбате и врачей, и раненых. Мы привезли больше 100 килограммов конфет, оставили несколько коробок с носками, туда вкладывался одеколон – да, не самый дорогой. А носки – шерстяные. Как мама вязала, как надо, чтобы защищали от холода, а не вот эти гладкие. 

Северодонецк

– Почему Вы плакали на этой фотографии [той, что на обложке]?

– Вы знаете, этот микрорайон был близнецом нашего с вами Строгино. И вот я сижу плачу, и вдруг из дома выходят люди. Я встала, вытираю сопли, они смотрят на меня и говорят: «Женщина, что с Вами случилось? Что произошло?» И тут же раздается: «Ванька, у тебя кипяток был, ну-ка, быстро неси стакан воды!»

– То есть эти люди Вас успокаивали?

– Да. Я говорю им: «Как вы здесь живете? Здесь же ни света, ни воды...» А они отвечают, что воду привозят через день –  Борисыч им провел воду. Когда я вернулась домой, мы купили Борисычу все необходимое и отправили.

– Вам страшно ездить за «ленту»?

– Нет. Не потому, что мне жить не хочется или что-то.

Я просто знаю, что доеду. Не знаю откуда, просто я знаю, что доеду. 

Будущее России

– Наталия Николаевна, несмотря на то что есть безусловно возмутительные примеры человеческой корысти и подлости – общество всегда было неоднородным, к сожалению, даже в Советском Союзе были те, кто в итоге стал коллаборационистом, те же власовцы и так далее, – Вы видите положительным будущее России?

– Мне очень хочется, чтобы эти мальчишки [c СВО] вернулись. И вот тот весь опыт остался там у них, за спиной. Это примерно как у Юрия Левитанского: «Я не участвую в войне, / Война участвует во мне». Этим всем необходимо заниматься ой как заранее. Два года назад мне довелось быть на одной московской конференции, где выступал один из глав департаментов московского правительства. Он громко объявил, что 1,5 тысячи психоневрологов и психиатров готовы уже сейчас приходить, отзываться, выезжать, беседовать с ветеранами СВО. Я говорю: поймите, это не главное.

Почему никому не интересно, на каком этаже живет сегодня человек с ампутацией и проедет ли его коляска из одной комнаты в другую? Как он будет на костылях передвигаться? Может быть, за то время, что он находится на реабилитации, перевезти его семью в аналогичную или чуть большую квартиру на первом или втором этаже, [в дом] с более широким лифтом, чтобы он мог въехать в свою квартиру как человек, пусть даже без протеза? Почему никто ни в Москве, ни в Подмосковье сегодня об этом не думает? А главное – кто хотя бы одним глазом видел этих великих специалистов [психотерапевтов]?

– Вы чувствуете какой-нибудь сдвиг в сторону чего-то иного в России? Пусть не на каждом уровне, пусть не в каждом человеке, но есть ли у Вас ощущение, что мы начали движение в правильном направлении?

– Я верю в завтрашний день. Мне очень хочется, чтобы сегодняшние мальчишки, даже те, кто не был там [на спецоперации], относились с уважением и благодарностью к тем, кто вернется с СВО, – неважно, на своих ногах или на протезе. Чтобы никто не посмел не то что косо посмотреть, а попытался еще и понять. 

Да, сегодня мы разделены неким невидимым водоразделом. Абсолютно. У кого-то, пардон, родители добыли справку. У кого-то четверо детей, я их уважаю за это.

Мой сосед, например, – многодетный отец. Он пашет днем и ночью, то есть еще неизвестно, где «веселее». Только что здесь не стреляют, хотя он ездит туда, где стреляют. Он не из тех, кто сидит здесь «под веником».

Мне очень хочется, чтобы никто никому в России не пенял за эту войну, хотя бы потому, что они и половины не знают, почему она началась. Никто не знает, сколько было взорвано рейсовых автобусов в час пик с людьми в Воронежской, Брянской, Белгородской областях. И ладно. Я говорю о том, что человек должен это понимать, душой понимать, что это такое.

*Запрещенные в РФ террористические организации.