Бытие определил: как Николай Лосский дал ответ всем русофобам прошлого и будущего

Если прочитать название его первой большой работы «Обоснование интуитивизма», принесшей в 1905 году Николаю Онуфриевичу мировую академическую славу, то можно подумать, что Лосский был оторванным от жизни кабинетным философом и мечтателем. Занятым к тому же чисто умозрительной проблемой: ставится ли существование познанного объекта в связь с актом познания, даже если этот объект включается сознанием познающего субъекта непосредственно в личность?

Но это абсолютно неверное представление. Лосский был цепким реалистом-практиком и политиком.

В том же 1905 году он вступил в только что образованную кадетскую партию, принадлежал к ее левому крылу. Писал законы и политическую аналитику, одновременно преподавал в Петербургском университете, а также в Женском педагогическом институте, на Высших женских (Бестужевских) курсах и в других учебных заведениях.

Большевики считали его одним из самых опасных идеологических врагов – прежде всего потому, что он был последовательным и четким противником как революционно-социалистического мировоззрения, так и разнузданной антирелигиозной кампании (осенью 1918 года в нетопленой квартире умерла от голода его десятилетняя дочь Мария, что повлияло на возвращение философа в лоно Церкви, от которой он отошел еще гимназистом).

Именно такие гениальные умы, как Лосский или Бердяев, и могли вдохнуть новое дыхание жизни в Российскую православную церковь, которую большевики старались выставить омертвелым официозным культом отжившей свое империи.

Поэтому Лосского и выслали из страны одним из первых – на том самом «Философском пароходе». Вместе с женой и тремя детьми (со временем один из его сыновей – Владимир – станет знаменитым богословом).

Всю дорогу на пароходе Николай Онуфриевич сочинял речь, которую он хотел сказать по прибытии в Германию русским эмигрантам, встречающим ссыльных. Дескать, вот вы – эмигранты, а мы – не эмигранты. Мы не отрывались от своей страны, мы не считаем себя чужими своей стране, потому что нас выслали поневоле, а мы-то не хотели сюда уезжать.

Но в Штеттине никаких эмигрантов не было – пароход встретили немецкие репортеры. Причем встретили очень гостеприимно, а власти так и вовсе расстарались – разместили, предоставили жилье. Лосского пригласили в Берлин – в университет.

Но не смог он освоиться в протестантской Германии и переехал в Прагу – там все-таки свои люди, славяне.

В Праге он стал профессором Русского народного университета. После захвата Чехии немцами он переехал во Францию, читал лекции по философии в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже.

И все время после войны он рассказывал миру о России – не о Советской России, которой боялись в Европе, но о России прошлого и будущего. О той стране, которая обязательно вернется в мир, как только русские переболеют вирусом большевизма. О России XXI века, которая станет оплотом сохранения в обезумевшем секулярном мире традиционных христианских ценностей – Лосский предвидел и это.

Он пишет «Достоевского и его христианское миропонимание» как апологию православия в творчестве самого знаменитого на Западе писателя, а в «Истории русской философии» создает фундамент для возвращения из небытия трудов русских мыслителей.

Но, рискну предположить, главной его книгой в те годы стал небольшой «Характер русского народа», где Лосский вступил в заочную полемику со всеми русофобами.

В то время на Западе была необычайно популярна брошюра «пролетарского писателя» Максима Горького «О русском крестьянстве», написанная в Берлине еще до войны. И в этой книжечке, которая никогда не публиковалась в СССР, Горький не жалеет самых бранных эпитетов для русских – это и жестокие от природы рабы, и нецивилизованные дикари, способные на любое зверство и подлость.

И главный тезис: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа. Когда в «зверствах» обвиняют вождей революции – группу наиболее активной интеллигенции, – я рассматриваю эти обвинения как ложь и клевету, неизбежные в борьбе политических партий…»

Эти слова Горького в то время цитировали по поводу и без, объясняя западным обывателям, что раз уж такого низкого мнения о русских был русский писатель Горький, то нет ничего жестокого в атомных бомбардировках России. Напротив, уничтожение этих дикарей будет проявлением гуманизма.

И вдруг Лосский пишет, что главной чертой русского человека является его религиозность.

Но как же объяснить тогда победу атеистической коммунистической власти?

«У русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания».

И главная черта русского характера – доброта.

«Доброта русского народа во всех слоях его высказывается, между прочим, в отсутствии злопамятности. Нередко русский человек, будучи страстным и склонным к максимализму, испытывает сильное чувство отталкивания от другого человека, однако при встрече с ним, в случае необходимости конкретного общения, сердце у него смягчается и он как-то невольно начинает проявлять к нему свою душевную мягкость, даже иногда осуждая себя за это, если считает, что данное лицо не заслуживает доброго отношения к нему…»

А еще Лосский предупреждал всех западных политиков о том, что нельзя пользоваться этой добротой. Потому что у русских помимо максимализма есть и нечеловеческая воля: «Заметив какой-либо недостаток и нравственно осудив его, русский человек преодолевает его и вырабатывает в совершенстве противоположное качество. Понимая опасность неряшливости при лечении болезней, русские врачи в дореволюционное время достигли такой чистоты и антисептики, что московские клиники стали в этом отношении выше берлинских. Недостатков много у русского народа, но сила его воли в борьбе с ними способна преодолевать их».

Но до этого места, похоже, западные политики еще не дочитали.

Что ж, придется их поторопить.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.