Модный оговор: как Александр Васильев возвеличил русский костюм, пытаясь его унизить

Историк моды и бывший телеведущий снова дорвался до экрана. На этот раз провинциального, как и он сам. Парижанин из союза мычал и оралов проповедует птицам – тем, кто по зернышку собирает клевету и очернение России по кунсткамерам европейских пропагандистских ресурсов. 

Человек, живущий прошлым – своим ли, моды ли, бывшей малой родины, Александр Васильев рассуждает о современности. О трендах, свидетелем которых он сам сегодня быть в России отказался, но подсматривать из-за бугра вроде бы продолжает. 

Вот что бросилось ему в глаза через ту замочную скважину, в которую он подглядывает за нами: русское в моде. 

Не нужно быть наделенным особым орлиным зрением, чтобы заметить это течение. Наши люди, пребывающие долгое время в пелене европейских тенденций, обратили внимание на себя. На свою культурную и эстетическую традицию. Взглянули иначе на нашу историю, на наш собственный путь развития. И обнаружили целую цивилизацию. Не какую-то предшествующую, древнюю, забытую и захороненную в слоях и наносах. А живую, действующую, гигантскую по объему и бесчисленную в своей многогранности. 

Цивилизацию, охватывающую литературу, музыку, науку, архитектуру, цвет, звук, технологию. Цивилизацию больших достижений современности и глубоких исторических корней. 

Конечно, в ней есть и свой образ человека. Сложный, противоречивый, неразгаданный внутри. Эффектный и своеобразный снаружи. Таков и русский традиционный костюм. На него и взирает недоуменно Васильев, узрев в нем проявление «русского национализма». 

Косоглазие историка моды, собирающего по блошиным барахолкам предметы быта прошлого, тоже своеобразно. Оно мешает ему видеть действительно острые предметы, бьющие по глазам, – прибалтийский и украинский нацизм, который никто и не думал скрывать. 

Можно подумать, что речь, предваренная преамбулой о национализме, пойдет о черных рубахах и топорах за поясом – карикатурном явлении, столь же нерусском, сколь и его опереточные лидеры в начале прошлого века. Но нет. Васильев записывает в националистический тренд традиционные техники изготовления русского костюма – богатейшего источника вдохновения для живописцев, сочинителей опер, литераторов России на протяжении столетий. 

Гнусно и невежественно звучит речь Васильева, когда он говорит о крестецкой строчке, вышивке жемчугом, шитье, кружевах и других уникальных особенностях русского костюма как о проявлении национализма.

Но и в его вывертах есть жемчужное зерно, которое разыскал петух в навозной куче оговоров и клеветы. Нас травят из-за рубежа выдумками о том, что мы-де лапотные и нищие. А оказывается, знают, что костюм русской невесты, восхитительный и богатый, украшен драгоценным жемчугом и самоцветами. Нам говорили о вкусе (тот же Васильев вещал, что мы дальтоники и варвары), а оказывается, русский костюм изыскан и исполняется с поистине тончайшим мастерством.

Васильев не видит хуторских вышиванок, в которые облачаются негодяи нынешней киевской своры, заставляя насильно надевать это странное рубище подчиненное ей во всем население. Откровенное унижение индивидуальности – напялить на всех сельскую рубаху как символ самостийности, будто реально народу южной России больше нечем гордиться. Будто не было ни Победы, ни космоса, ни Днепрогэс, ни Пушкина – ничего. Чистый лист, табула раса родившегося вчера гомункула – продукта инцеста нацистского коллаборациониста и международного сионизма под присмотром окосевшей от ненависти карпатской ведьмы.

Вот где клевета. Клевета на народ, проживающий свою историю, которую ему велят забыть. Предать предков, самих себя, свой язык и культуру, облачившись в санбенито перед неизбежным аутодафе.

Вот чего истерик моды Васильев не хочет и не может видеть. Он косится на нас. На наш интерес к нашей самобытности, которая не ограничена одеждой и обувью. 

Васильев или дурачится, или таков конституционально, если в мережках и финифти видит тупой и мрачный национализм. Русский национализм – жупел малых народов, льнущих к европейским хозяевам с их расшитыми панталонами и ловушками для вшей. 

Дурака и в церкви бьют, и на подиуме, и в телестудии. Васильев, будучи не в силах выстроить логику своих обвинений в наш адрес, невольно срывается в восхищение, увлекшись описанием многообразия русского костюма.

Своими фразами помимо своей воли и вопреки техзаданию он подтверждает неповторимую эстетику и историческую ценность русского костюма.

Он вспоминает великокняжеский бал в Зимнем дворце 1903-го. Бал, на котором все гости, включая августейших особ, были облачены в русский костюм. Бал, посвященный 290-летию дома Романовых, через костюм утверждал право династии, ставшей Гольштейн-Готторп-Романовыми из-за многочисленных браков с европейскими монархическими родами, именоваться русской. Это была не игра, не маскарад. То был торжественный момент, когда царская семья и родня клялись, что их дом – Россия, что судьбы их связаны с этой землей и этим народом. Пусть и внешне. Пусть и раздражающе роскошно, но искренне восхищенно принадлежностью к великой цивилизации.

Васильеву в этой цивилизации места нет. Он сам сдал его в момент, когда мог, если бы был честнее, разумнее, если б действительно обладал хорошим вкусом, занять его с гордостью. Занять его и поклониться с благодарной гордостью народу, принявшему его после его скитаний по барахолкам.

Но нет. И вот к барахолкам он и вернулся. Там его место. И голос его с помойки звучит фальшиво и шутовски, когда он рассуждает о по-настоящему ценных вещах, а не обносках парижских и рижских старух, которые выискивает в своих блошиных кучах.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.